Метаморфозы
Шрифт:
и тем и другим все ясно, как дважды два...
– Джонни, а где вы оба были в войну?
– Да там же - в Ленинграде. Все девятьсот блокадных деньков.
– Джонни ответил в своей манере, хотя слова несли иной, не шутливый смысл.
– С той лишь разницей, что Семен и ломал ее, блокаду. А я кантовался на оборонно-земляных спасательных работах. Да, ты знаешь, что наше общежитие бомбой разворотило?
– Это знаю, Джошш. На его месте теперь сквер - бабушки внуков в колясках прогуливают.
–
Поморгав фарами, "Волга" вошла в белый расчищенный двор и пропустила сияющую лаком министерскую "чайку".
– Видишь, и Семен прибыл, - кивнул Джонни.
– В "Чайке"?
– усомнился я.
– Конечно.
– Джонни покосился на меня, рассмеялся: - Что, никак не укладывается? Привыкай, привыкай...
Бесшумно сработал лифт; Джонни уверенно нажал кнопку, и массивная, обитая коричневым дерматином дверь тотчас открылась.
– Милостиво прошу, - басовито пригласил голос, вроде бы знакомый.
И все же в первую секунду мне показалось, что ошиблись адресом, квартирой.
Я ожидал встретить Семена, - посреди просторной прихожей, сматывая с шеи белый шелковый шарф, стоял высокий, стриженный под "бокс" генерал.
Недоумевая, я посмотрел на его красные лампасы, на целый планшет орденских планок, на широкие погоны с двумя звездами на каждом, столкнулся взглядом с внимательными серо-голубоватыми глазами, в которых вдруг улыбчиво проступила цепкая хитреца, и лишь тогда убедился, что генеральское обмундирование действительно надето на Семена.
Обоюдное узнавание длилось мгновение, Джонни прервал его:
– У их превосходительства опять горлышко болит?
– с подчеркнутым участием спросил он.
– Отстань, - добродушно усмехнувшись, попросил Семен.
– Дай с пропавшим поздороваться.
Он легонько притиснул меня к себе - словно для того, чтобы еще раз, вблизи, разглядеть, и так же легонько оттолкнул. Остался удовлетворенный осмотром.
– Ну что ж, не считая некоторой неизбежной амортизации, - ничего еще, ничего. Держимся!
Вблизи и я заметил, что годы также не обошли и Семена: почти начисто срезанные виски серебрились, и некупленное серебро это забило первородную рыжинку; в серо-голубоватой глубине глаз исчезла былая простоватость деревенского парня - теперь, всякого навидавшись, они смотрели спокойно и зорко и немного устало; разве что большие добрые губы и остались от прежнего.
– Ты бы хоть напомнил, как тебя по батюшке?
– спросил я, почувствовав, что избегаю, затрудняюсь обращаться к нему по имени.
– А ты что ж, забыл, как меня звать? Тогда напоминаю: Семен, - Вводя нас в гостиную, генерал усмехнулся: - Кстати, и сам - как в песне - на большее ты не рассчитывай.
– Семен Митрофанович, - немедленно
– В управление вызовут, только и слышно: Семен Митрофанович, Семен Митрофанович! И тоже - в очередь на прием.
"Здравия желаю, Семен... Трофаныч!"
– А ты хотел бы при посторонних - Сенькой, что ли?
– шутливо-насмешливо выговорил Семен.
– Я ведь в официальной обстановке всю твою тезоиностранщину тоже полностью называю.
– Ладно, принято, - миролюбиво согласился Джонни и нетерпеливо попросил: - Ну, показывай, похвастай!
Уравновешенный, невозмутимый генерал вдруг смутился, широкие золотые погоны его в замешательстве поднялись и опустились.
– Ну вот еще!
– Без всяких нуканий! Жалко тебе, что ли? Дай хоть в руках подержать, настаивал Джонни; повернувшись ко мне, он наконец объяснил: - Мало ему чиновзваний, так он еще одно отхватил: лауреат Государственной премии! Вчера в Кремле вручили.
– Вот это да!
– порадовался, поздравил я, поняв теперь, о каком поводе собрать мальчишник говорил Джонни.
– За что, Семен?
Вероятно, я задал наивный вопрос: Джонни и Семен, переглянувшись, засмеялись.
– Голая техника, тебе неинтересно, - продолжая улыбаться, сказал Семен.
Он прошел в смежную комнату - под вспыхнувшим там светом блеснули стеклом книжные стеллажи, - вынес коробочку с медалью.
– На, коли так.
Полюбовавшись, Джонни приложил медаль себе на грудь, забалагурил:
– Своей нет, так хоть чужой потешиться!
– Учиться надо было лучше, - благодушно-назидательно попрекнул Семен, а не с мандолиной по ночам шастать.
– Не трави - погубил я свой талант!
– Джонни горестно тряхнул ГОЛОРОЙ.
– Эх, был бы я сейчас первой мандолиной страны! И один бы знакомый генерал обрывал все телефоны, добиваясь лишнего билетика. А, каково?
– Бодатой корове бог рогов не дал, - хмыкнул Семен и неожиданно для меня мне же и сказал: - Не слушай ты его: прибедняется. Если благополучно завершит что делает - через год точно такую же получит. Первый представление напишу.
– Тьфу, тьфу, лишь бы не сглазить!
– Джонни комично замахал руками.
Какой-то первоначальный рубеж нашей встречи был перейден. Семен поднялся.
– Ну что, мужики, - сухая ложка, говорят, рот дерет. Есть предложение перекусить.
– Единогласно!
– за себя и за меня проголосовал Джонни. И, кивнув на огромный полированный стол, занявший едва ли не половину просторной гостиной, жалобно попросил: - Семен, давай на кухне! Там уютней. А за этой взлетной площадкой и друг друга не увидишь. Бутылка и та на нем наперстком кажется!