Метаморфозы
Шрифт:
– Чтобы среди тех золотых, которые ты мне предлагаешь, не оказалось негодных или фальшивых, положи их в этот мешочек и запечатай своим перстнем, а завтра мы их проверим в присутствии менялы. Он согласился и запечатал деньги. Как только его привели в суд, я послал одного из своих слуг на лошади к себе домой за этими деньгами. Теперь их принесли, и я могу представить их вашему вниманию. Пусть он посмотрит и признает свою печать. Каким образом можно приписывать брату приготовление отравы, которую покупал этот раб?
Тут на этого негодяя напал трепет, естественный цвет лица сменился бледностью, по телу выступил пот, то он переступал с ноги на ногу, то затылок, то лоб почесал, сквозь зубы бормотал какие– то слова, так что
Тогда врач сказал:
– Не допущу, чтобы, вопреки божеским установлениям, вы подвергли наказанию этого не повинного юношу, как и того, чтобы раб, издевавшийся над нашим судопроизводством, избегнул кары за своё преступление. Сейчас я представлю вам доказательство по поводу настоящего дела. Когда этот подлец старался купить у меня яда, я считал, что несовместимо с правилами моей профессии причинять кому бы то ни было гибель, так как медицина призвана спасать людей. Но, боясь, в случае если я не соглашусь исполнить его просьбу, как бы я не открыл отказом путь преступлению, как бы кто-то другой не продал ему смертоносного напитка или он не прибег бы к мечу или другому орудию для совершения задуманного злодеяния, я дал ему снотворное, мандрагору, вызывающую сон, подобный смерти. Нет ничего удивительного в том, что, доведённый до пределов отчаянья этот разбойник выдерживает пытки, которые представляются ему более лёгкими, чем угрожающая ему казнь. Но если мальчик выпил напиток, приготовленный моими руками, он – жив, отдыхает, спит и скоро, стряхнув оцепенение, вернётся к белому свету. Если же он погиб, если унесён смертью, то причины его гибели вам следует искать в другом месте.
Всем эта речь старца показалась убедительной, и тут же отправляются к усыпальнице, где было положено тело отрока. Не было ни одного человека из сенаторов, ни одного из знати, ни одного даже из народа, кто не устремился бы к тому месту. Отец открыл крышку гроба в ту минуту, когда сын, стряхнув с себя оцепенение, возвратился из царства мёртвых. Обнимая мальчика, отец вывел его к согражданам. Как был отрок ещё увит и обмотан погребальными пеленами, так и понесли его в судилище. Преступление раба и женщины было изобличено, истина во всей своей наготе предстала, и мачеху осуждили на изгнание, а раба пригвоздили к кресту. Деньги же по единодушному решению оставили у врача (как плата за снотворное снадобье). Такой– то конец обрела эта история старика, который в малый промежуток времени, испытав опасность остаться бездетным, оказался отцом двух юношей.
А меня меж тем вот как бросали волны судьбы. Тот солдат, который, не спросив продавца, присвоил меня без платы, по приказу своего трибуна, исполняя долг службы, должен был отвезти письма к начальнику в Рим и продал меня за одиннадцать денариев соседям, двум братьям, находившимся в рабстве у богатого господина. Один из них был кондитером, выпекавшим хлеб и печенья на меду, другой – поваром, тушившим мясные блюда с вкусными приправами. Жили они вместе, вели общее хозяйство, а меня предназначили для перевозки посуды, которая была необходима их хозяину в его путешествиях. Так что я вступил третьим в товарищество к этим двум братьям, и никогда до сих пор не была ко мне судьба так благосклонна. Мои хозяева имели обыкновение каждый вечер приносить в свою каморку множество остатков от пиршеств. Один приносил куски свинины, курятины, рыбы и других кушаний
Долгое время эти проделки мне удавались, так как я брал ещё робко и притом незначительную часть из запасов, да и хозяева не могли заподозрить осла в таких поступках. Но вот, уверенный в невозможности разоблачения, я принялся увеличивать свою порцию, выбирать всё лучшее, пожирая куски пожирнее и лакомясь сладостями, так что братьев стало тревожить подозрение. И хоть им всё ещё и не приходило в голову, чтобы я был способен на что– либо подобное, тем не менее, они старались выследить виновника пропаж.
Наконец они стали обвинять один другого в воровстве, усилили слежку, удвоили бдительность и даже пересчитывали куски. В конце концов, один из них перестал стесняться и сказал другому:
– С твоей стороны это справедливо и человеколюбиво так поступать – лучшие части каждый день красть и, продав их, прикапливать денежки, а потом требовать, чтобы остаток делили поровну. Если тебе не нравится вести общее хозяйство, можно в этом пункте разделиться, а в остальном сохранить братские отношения. Потому что, как я посмотрю, если мы будем так долго дуться друг на друга из– за пропаж, то можем и поссориться.
Другой сказал:
– Мне нравится такая наглость: ты у меня изо рта выхватил эти жалобы на ежедневные покражи. Хоть я и был огорчён, но молчал всё это время, потому что мне стыдно было обвинять брата в воровстве. Отлично, мы оба высказались, теперь нужно искать, как помочь беде, чтобы наша безмолвная вражда не довела нас до боёв Этеокла с Полиником.
Обменявшись упрёками, оба заявили, что не совершали обмана, кражи, и решили соединёнными усилиями найти разбойника, причиняющего им убытки. Казалось невозможным, чтобы осёл, который один оставался дома, мог питаться такими кушаньями, или чтобы в их каморку залетали мухи величиной с гарпий, похищавших некогда яства Финея, а между тем лучшие части не переставали пропадать.
Тем временем, вкушая от трапез и досыта наедаясь людскими кушаньями, моё тело раздобрело, кожа от жира стала мягкой, шерсть залоснилась. Обратив внимание на ширину моей спины, и замечая, что сено каждый день остаётся нетронутым, они стали за мной следить. Они заперли двери и сделали вид, будто идут в бани, сами же через дырочку принялись наблюдать, и, увидя, как я набросился на стоявшие кушанья, они, забыв о своих убытках, разразились смехом. Зовут одного, другого, наконец, собрали толпу товарищей– рабов полюбоваться прожорливостью вьючного скота. Такой на всех напал хохот, что он достиг даже ушей проходившего невдалеке хозяина.
Заинтересовавшись, над чем смеётся челядь, и узнав, в чём – дело, он, взглянув в дырку, смеялся так долго, что у него нутро заболело, а потом, открыв дверь, вошёл в комнату, чтобы посмотреть поближе. Я же, видя, что судьба улыбается мне ласковее, чем прежде, – весёлое настроение окружающих внушало мне доверие, – не смутившись, продолжал есть, пока хозяин, развеселившись от такого зрелища, не отдал приказ вести меня в дом, больше того – собственноручно ввёл меня в столовую и, когда стол был накрыт, велел поставить передо мной блюда кушаний, к которым никто ещё не прикасался. Хоть я уже и порядочно подзакусил, но, желая заслужить его внимание и расположение, набрасываюсь на еду. Тогда начинают ломать голову, придумывая, какие блюда меньше всего могут быть по вкусу ослу, и для испытания, насколько я послушен и кроток, предлагают мне мяса с пряностями, наперчённую птицу, изысканно приготовленную рыбу. По всему залу раздаётся хохот. Наконец какой– то шутник закричал: