Метель в преисподней
Шрифт:
Когда я очнулся, я на секунду испугался, что я снова галлюцинировал, но затем, повернув голову вправо, увидел отца. Он стоял возле окна и напряжённо и очень внимательно наблюдал за чем-то на улицу, его большой силуэт освещало ржавое закатное солнце. Небо не очистилось, в нём только появился крохотный разрыв, тут же затянувшийся, когда я сфокусировал на нём взгляд, после чего я заметил, что на улице снова идёт снег.
— Проклятая погода, — пробормотал я.
Папа обернулся и, заметив, что я снова в сознании, подошёл к моей койке, присел на стоящий рядом стул
— Спасибо. За всё.
Папа задумчиво повертел стакан в руках:
— Это просто вода.
И, пожав плечами, вернул стакан на место.
— Сколько я был в отключке? — спросил я.
Голос слушался меня куда лучше, да и самочувствие было на более высокой планке по сравнению с прошлым разом. Болели только желудок и голова, особенно то место, где должен быть мой глаз.
Я вздрогнул от этой мысли: у меня нет одного глаза. Никогда бы не подумал, что это может со мной случиться.
— Пару дней, — ответил он. — Как ты себя чувствуешь?
— Как будто меня поезд переехал, — ответил я. Подумал и добавил: — Намотав при этом мои кишки на рельсы.
— Так плохо? — помрачнел отец.
Даже представить не могу, как он изводил себя последние дни, пока я лежал в коме. Всего несколько месяцев назад он потерял своего младшего сына, после чего вернулся к себе домой, пожил там ещё некоторое время и снова уехал в Питер. Потусил с Наумовым, в результате чего, конечно, косвенно, чуть не потерял уже старшего сына, последнего. А я при этом ещё говорю, что это мне плохо.
— Пап, я голоден как волк! Я ведь два дня ничего не жрал!
Это его немного успокоило, он даже попытался улыбнуться.
— Тебе сейчас нельзя, — он покачал головой. — Неизвестно ещё, что дальше будет с твоим пищеварительным трактом.
— Так плохо? — спросил я его словами.
— Да как тебе сказать, — папа в задумчивости почесал затылок. — Врачи ни фига не понимают. Ещё два дня назад они собирались тебе делать резекцию желудка, удалить повреждённую часть, а вместе с ней двенадцатиперстную кишку и ещё двадцать сантиметров тонкой кишки — рентген показал, что они у тебя были изорваны в клочья.
— Были? — я заметил, как он выделил это слово.
— Да, были, — подтвердил он. — Едва сунулись делать операцию, как увидели, что рентген наврал, и повреждения не так страшны. Запаяли дыры, кое-где наложили швы. Собираются через час снова вести тебя на другой рентген — думают, что тот сломался. Смотреть, что там да как, у тебя внутри.
— С рентгеном всё в полном порядке, — сообразил я, махом объяснив для себя и своё прекрасное самочувствие, и чудесное исцеление.
За следующие пять минут я рассказал папе об RD и его свойстве заживления, о Паше, которого почему-то сейчас не было в палате, хотя, как я видел по его вещам, его положили рядом со мной, и о том, как я залечил одним уколом ему спину
— Вот как? — удивился отец. — Что-то я подобного не замечал, когда принимал…
И тут же осёкся, поняв, что сболтнул лишнего.
Но я ухватился за последнюю фразу и мигом размотал тот клубок, который уже несколько дней не давал мне покоя. Разом несколько крупных кусочков мозаики встали на свои места, и я увидел часть общей картины.
— Так это был ты! — потрясённо выдохнул я. — Ты спас меня во время метели, когда меня вышвырнули из окна! Телекинез! А я думал, что…
— Индюк тоже думал, — скривился отец.
По его лицу я понял, что он не хочет продолжать этот разговор, и я приготовился уже было попросить отложить его на потом, но он продолжил сам:
— Нет смысла от тебя это больше скрывать. После похорон Сашки я, вернувшись в деревню, никак не мог найти себе места, я не мог спать, не мог есть, не мог работать, хотя скажу честно — пытался. Мне очень не понравились твои слова про RD и про этого Наумова, и поэтому вскоре я начал искать по Интернету информацию про него, я пытался понять, что же это за человек, и почему ты так о нём отзываешься.
— Ты и Интернет? — поразился я. — Да ты же не знаешь, за какую сторону мышки держаться!
— Мне соседский паренёк помог, Ваня.
Я кивнул. Папа продолжил:
— Но все заметки и статьи выставляли его как обычного политика. Были тексты, прилизанные цензурой, но попадалась и чернуха, но в меру, особо его грязью не поливали. И тот образ обычного работяги, выбившегося в лидеры и пошедшего вверх по карьерной лестнице, сложился у меня в голове именно из этих статей, и твои слова ничем не подтверждались.
При этих словах я усмехнулся. Ещё бы, папа недаром упомянул фразу «прилизанные цензурой». Конечно, никакой цензуры и не было как таковой, просто Наумов действовал скрытно и не позволял лишней информации просачиваться наружу, а возникавшие слухи он подмечал вовремя и пресекал с помощью таких, как Анна или Алексей.
— Но я знаю, что если ты отзываешься о каком-то человеке плохо, то на это есть веские причины.
— Благодаря твоему воспитанию, — заметил я.
— Нет, — он покачал головой. — Такое невозможно вложить в человека через воспитание. Это у тебя от природы. Но я отвлёкся. В общем, я принял решение вернуться в Санкт-Петербург и лично всё разузнать, что я и сделал.
— И оставил маму одну?
— Я был вынужден! — чуть громче, чем надо, выпалил он. — Но при этом я ей высказал все свои подозрения и мысли, а так же намерения. Разговор был долгий и очень неприятный, но, в конце концов, она согласилась с условием, что я буду присматривать за тобой, но тайно, чтобы ты не заметил. Хотя, если честно, все эти шпионские игры мне не нравились, но она взяла с меня обещание. Сказала, что так будет лучше для тебя.
— Для меня?! Бегать у меня за спиной и вламываться ко мне в квартиру — это ты называешь «лучше для меня»? — не выдержал я и тут же осёкся, заметив, что папин тяжёлый взгляд сделался ещё и колючим.