Метелица
Шрифт:
Здоровый солдат оттолкнул Тимофея и начал открывать задний борт.
«Что они с ними сделали? Что?» — панически думал Тимофей, теряясь в догадках и холодея от какого-то непонятного предчувствия, тяготевшего над ним вот уже целые сутки.
Трое солдат перенесли детей в спальню, захлопнули борт машины и укатили.
Их было девять мальчиков возрастом от шести до десяти лет, с мертвенно-синими заостренными лицами, торчащими на подушках, и усталыми, взрослыми глазами. Они молчали и не двигались, протянув вдоль худеньких тел безжизненные руки, тупо уставясь
Ветки яблони за окном терлись зелеными листьями о стекло, и слышался мягкий шорох. Через раскрытую форточку доносился веселый птичий щебет да мерное гудение шмелей.
Анютка стояла у кровати своего брата Максимки, глядела на него во все глаза и почему-то не плакала. Прося замерла в дверях, бледная, с перекошенным лицом, подперев по-бабьи подбородок.
Тимофей сидел в углу на табуретке, бессмысленно уставясь на детей. За эту ночь он много передумал, предполагал самое страшное, но до такого додуматься не мог.
У всех девяти мальчиков выкачали кровь.
Трое из них были метелицкие: Максимка, Петя Вилюев и Стасик, внук деда Евдокима, остальные — сироты. Семилетних братьев-близнецов Юру и Женю Лозинских и Валеру Юркевича бабы привели из Зябровки, Сашу Поливанова, Вову Кондратюка и Леню Морозова привезли немцы из Гомеля; родители их или погибли при бомбежке, или находились на фронте.
Не прошло и получаса, как метелицкие бабы и мужики заполнили детдом. Они толпились на веранде, в дверях, проходили в спальную комнату поглядеть на детей и шептались, как на похоронах, охали, вытирали уголками косынок мокрые глаза. На веранде гудели погромче.
— Хуже турок. Изуверы! — доносился скрипучий голос деда Евдокима.
Ему что-то отвечали, о чем-то спрашивали, но этот разговор едва касался сознания Тимофея. Он сидел на прежнем месте, отрешенный от всего.
Позже всех прибежала Полина с бабами из Липовки. Со слезами и проклятиями на весь белый свет они взяли своих детей и понесли в деревню.
Только тогда Тимофей пришел в себя.
— Ну, вот что, бабы, — сказал он, — я останусь с ними, пока встанут на ноги, а потом вы заберете к себе. Подумайте, кому сподручней. А если со мной что случится, тогда уж сами…
Поставить на ноги шестерых детей Тимофею не пришлось: через день в детдом ввалились полицаи и увезли его в Липовку.
Комендатура находилась в бывшем сельсовете, единственном кирпичном доме в деревне, не считая церкви. У крыльца стоял комендантский «оппель» и несколько мотоциклов. На столбе, рядом с домом, висел громкоговоритель, изрыгая на деревню бодрый немецкий марш. Двое мужиков топтались у крыльца и поглядывали на часового, видать, ждали, когда их позовут.
Тимофей взобрался по крутым ступенькам крыльца, проковылял в прихожую и остался там с полицаем. Солдат пошел докладывать.
«Кажется, я свое оттоптал», — подумал Тимофей тоскливо и впервые в жизни пожалел, что не курит: хотелось чем-нибудь отвлечься и ни о чем не думать. Уезжая, он успокаивал Просю, мол, ничего, все обойдется, но мысленно простился с женой, дочерью, с Метелицей, где родился и вырос. Что
Через минуту его позвали в кабинет коменданта. Клаус Штубе сидел за письменным столом и курил сигару, у окна стоял тощий лейтенант с такой же сигарой в зубах, в сторонке приютился переводчик. Солдат оставил Тимофея перед столом и вышел.
— Ну, учитель, я думал, вы… — Штубе запнулся, вспоминая нужное слово, — умный…
Тимофей молчал. Штубе сладко затянулся, откидываясь на спинку стула, отложил сигару и заговорил по-немецки. Переводчик тут же перевел:
— Отвечайте, умный вы или нет?
Тимофей помедлил немного и вдруг неожиданно для себя спокойно ответил:
— Да, герр капитан.
— Ко-ро-шо… — Штубе улыбнулся и опять заговорил по-немецки.
— В таком случае, — доносился голос переводчика из угла, — соберите детей и продолжайте работать. Это все, что от вас требуется. И чтобы без детских выходок. Я вижу, вы с детьми начинаете впадать в детство.
— Я не могу работать.
— Почему?
— Родители забрали своих детей и не вернут их в детдом. Они мне не доверяют.
— Родители?.. Дети — сироты.
— Там были и метелицкие. А сироты разбежались.
Штубе переглянулся с лейтенантом, и оба улыбнулись.
— Пусть это вас не беспокоит, — сказал комендант через переводчика. — Мы найдем для вас детей. За беспризорными нужен уход, не правда ли?
Тимофей промолчал.
— Значит, корошо?
— Работать я не могу, герр капитан. Я — учитель по призванию, и вы должны меня понять.
— Нет! — Штубе покачал головой и, скрипнув стулом, взял дымящуюся сигару из массивной серебряной пепельницы с торчащим посередине приспособлением для спичек, не спеша затянулся.
— После того, что вы сделали с детьми, я не могу, — сказал Тимофей.
Штубе удивленно поднял брови, отчего на высоком лбу его изломались три продольные морщины, и кивнул переводчику.
— А что мы сделали? — спросил переводчик.
— Вам это лучше знать, — ответил Тимофей, глядя Штубе в глаза.
Комендант медленно пожевал своими широкими румяными губами, встал из-за стола и, прохаживаясь по кабинету, заговорил наставительно, с расстановкой.
— Надеюсь, вас в некоторой мере коснулась цивилизация, — подхватывал на лету слова коменданта переводчик. — Так вот, цивилизация — это наука, много наук, и важное место среди них занимает медицина. Вы это понимаете? Детей мы использовали в высших целях научной медицины. Прогресс требует жертв, хотим мы того или нет. Парадоксально, но это так! Мы несем миру цивилизацию, и вы должны благодарить нас, способствовать этому нелегкому делу. Повторяю, детей мы использовали в чисто научных целях. Они будут жить и гордиться впоследствии, что помогли науке. Ничего страшного не произошло — простой медицинский эксперимент, какие проводят в любой клинике. Лучшие умы человечества работают сейчас на Германию, и кто нам мешает, того постигает справедливая кара. Мы не можем убедить всех в своей вере, но работать заставим. Ваш отказ от работы — вредительство. Вы догадываетесь о последствиях?