Метелица
Шрифт:
— Не знаю, — повторила Наталья растерянно.
Комендант сказал что-то солдату, тот достал из коляски мотоцикла лопату с короткой ручкой и подал Наталье.
— Grabe! [4] — сказал Штубе.
— Копай, копай! — пояснил переводчик. — Вот там, у забора.
Наталья подошла к забору и начала копать. Видно было, как лопата дрожит в ее руках. Она нажимала на лопату ногой, но не хватало сил вдавить ее в землю. Не копала Наталья — ковырялась беспомощно, загребая песок. Ветер подхватывал пыль, густыми клубами кидал ей в лицо и относил в сторону. Наталья чихала, опять сгибалась над
4
— Копай! (нем.)
— Где твой мужчина? — спрашивал переводчик.
— Не знаю, — лепетала Наталья, бессмысленно озираясь.
— Grabe! — говорил комендант спокойным голосом.
И Наталья бралась за лопату.
По деревне разносилось редкое мычание недоеных коров. Мычали они протяжно, долго, с надсадным хрипом, призывая своих хозяек. Вслед им заливались громким лаем собаки. Солнце уже встало высоко в небе, а день как будто и не начинался. Бабы в толпе не шептались, только глядели оторопело на Наталью да прижимали к груди шершавые ладони.
— Что это, мам? — спрашивал Артемка.
Ксюша прижимала к себе сына, глотала слезы и шептала:
— Не гляди, сынок, не гляди…
Но сама она не могла отвести от Натальи взгляда. Было страшно глядеть в сторону забора, Ксюша пыталась отвернуться. И не могла.
Комендант стоял все такой же спокойный и глядел на Наталью.
— Где твой мужчина? — повторял время от времени штатский.
— Не знаю…
— Grabe! — Комендант кивал солдату и медленно жевал губами.
Солдат хлопал Наталью по плечу, она покорно, безропотно бралась за лопату и опять ковырялась в сухой земле, опять не попадала на узкий изгиб, падала, лежала без сил, пока немец не поднимал ее, указывая пальцем на ямку.
— Он был в деревне, — сказал переводчик. — Куда ушел твой муж?
Наталья заморгала пыльными ресницами, начиная что-то понимать.
— Помер он, мужик мой.
— Ты что врешь! — повысил голос штатский.
— Помер, паночки. Помер! — оживилась Наталья. — Это у меня квартирант был. Болезный он, еще с осени на постой попросился. А сейчас ушел… и одежку забыл…
Штатский перевел коменданту Натальины слова. Штубе на минутку задумался, потом спросил через переводчика:
— Староста, это правда?
— Правда, герр паночек, — сказал староста, растягивая слова, будто делая услугу. — Помер ее мужик до войны, Леваков Иван. Это постоялец, правда.
Комендант переступил с ноги на ногу, внимательно оглядел Гаврилку и подал знак. Солдат хлопнул Наталью по спине и мотнул головой в сторону толпы. Наталья, словно не веря своему освобождению, поглядела на коменданта и поплелась к бабам, загребая ногами пыль. Косынка ее сбилась на плечи, волосы растрепались, черное от пыли лицо вытянулось книзу.
— Господи, седая! — охнули в толпе.
Ксюша подхватила Наталью под руки, потому что ноги ее обмякли.
До обеда держали сельчан на площади. Мужиков подводили к плетню, поворачивали спиной, заставляли поднимать руки и не отпускали минут по десять, наставив на них автоматы. Потом стреляли над головами. Комендант опять говорил перед сельчанами наставительно и спокойно, учил их, как надо жить при новой власти, угрожал
Не вернулся комендант ни через три дня, ни через неделю, Метелицу оставили в покое. Гаврилка считал это своей заслугой, важно ходил по деревне, повторяя сельчанам: «Я ж вам не желаю ничего плохого, акромя хорошего», — и решал все деревенские дела по своему хотению.
10
Приезд коменданта не на шутку встревожил Тимофея. Что понадобилось, что замышляет фашист? Ведь не ради праздного любопытства приезжал Клаус Штубе, не забота о детях привела его сюда. Может, пронюхал о связи Тимофея с партизанами и что-то готовит? Нет, не должно такого быть. Его связь — тайна и для сельчан, и для отряда. В лесу о Тимофее знают Маковский, Савелий и Люба, в деревне — отец да сестра Ксюша. Все люди надежные, проговориться никто не мог. По тому, с каким недоверием стали относиться сельчане к бывшему учителю, Тимофей был уверен, что никто из них не догадывается. Один Гаврилка что-то предполагает, но и он не посмеет заикнуться из страха за свою шкуру. Немцы не простят старосте его дочку-партизанку. Нет, что-то другое привело коменданта в детдом. Но что?
Два с половиной месяца прошло, комендант больше не приезжал, и Тимофей успокоился. Метелица за это время обросла новостями. Партизаны раздобыли приемник, регулярно слушали Совинформбюро, писали листовки и распространяли по деревням. После разгрома под Москвой немец откатил назад и летом повел наступление с южной стороны, в направлении Сталинграда. В Гомель прибыл новый начальник карательного отряда офицер СС Курт Гартман, о жестокости которого ходили страшные слухи. Запылали деревни на Гомельщине.
Первого июля начисто спалили деревню Дубки и расстреляли 157 человек, в другой деревне всех сельчан загнали в коровник и сожгли заживо. Немцы не скрывали своих зверств, даже, наоборот, обещали, что так будет с каждой деревней, которая поддерживает партизан. Но до партизан каратели добраться не могли. Двенадцатого июля кувыркнулся под двадцатиметровый откос первый поезд на Соколке, через три дня туда же пошел второй эшелон с техникой. Никакая охрана не могла уследить за партизанами, и немцы начали вырубать лес по бокам «железки», по сто метров с каждой стороны. Сельчане шептали друг другу о Маковском и прятали в кулак радостные улыбки.
Одно радовало, другое беспокоило. На тощий желудок и радость не в радость. С грехом пополам отсеялись, теперь ждали нового урожая. Есть было нечего, перебивались кто как мог. Осенние запасы выгребли немцы, скотину перевели на мясо, кур переловили, предусмотрительно оставляя по две-три на развод, чтобы потом было что отбирать у сельчан. Кто похитрей, тот держал поросят в маленьких баньках на задах дворов, подальше от лиха. Немцы же заходили в хаты, шарили по полкам, что приглянется — забирали, а хозяйка знай помалкивай да улыбайся, не то поймаешь в зубы волосатый кулак или кованый сапог в бок. Однако надо было жить. И люди жили, подтянув потуже животы. На Петра разговелись молодой бульбой, зеленя на огородах — подспорье доброе, поспевало жито. И то веселей.