Метелица
Шрифт:
Он сплюнул в сердцах и скользнул к хлеву. Ощупал тяжелый висячий замок, подсунул под клямку ломик и потянул на себя, определяя, насквозь вбит пробой или нет? Пробой подался, скрипнув при этом, как журавль колодезный. Значит, надо срывать одним махом. Захар обмотал мешковиной ломик, замок вместе с клямкой, сильным рывком выхватил пробой из лесины и притих, переводя дыхание. Выждав минуту-другую и не заметив ничего подозрительного, он просунулся в хлев и закрыл за собой дверь.
В хлеве было душно. Услышав человека, приглушенно и доверчиво захрюкал кабанчик, зашевелились кролики в клетках. Все так знакомо, привычно и обыденно. Захар успокоился
Когда он опустил в мешок третьего кроля, то услышал, что кабанчик выбрался из своего закутка, оставленного не запертым, и возится у дверей, пытаясь выбежать во двор. Захар оставил мешок с барахтающимися кроликами и кинулся к двери. Кабанчик взвизгнул и отскочил в сторону. Обругав себя последними словами, Захар принялся ловить кабанчика, прицокивая языком и определяя на слух, где тот притаился В это время кроли выбежали из мешка. Кабанчик завизжал, видно наткнувшись на одного из них, и заметался из угла в угол. Надо было притихнуть на время, дать кабанчику успокоиться, но эти кроли словно ошалели — носились по хлеву то ли с перепугу, то ли почуяли волю после долгого сидения в клетке, но унять их не было никакой возможности. Гоняться за кабанчиком нельзя — поднимет шум — и выжидать не было времени.
Захар уже готов был уйти ни с чем, но самолюбие взяло верх над рассудком. Какого черта уходить? Время еще есть, опасности никакой, что-нибудь придумает. Пожадничал, соблазнился этими несчастными кролями, теперь жди, когда они утихомирятся. Он присел у дверей и стал прислушиваться к тревожному хрюканью кабанчика.
«Чертовы кроли! — злился Захар. — Верно говорил Сенька: вора губит жадность, сомнение и самоуверенность. И безмерная смелость — гибель, и трусость — гибель, нужны спокойствие и трезвый расчет. Вот тебе и расчет, на облезлые шкурки позарился. Теперь гоняйся… А если выпустить?» Он обрадовался такой мысли и слегка приоткрыл дверь.
Кроли заметили выход и один за другим юркнули во двор. Захар свернул мешок, подобрал ломик, вытянул из-за пояса щипцы и зацокал языком, подзывая кабанчика. Перепуганный кабанчик не подходил.
«Ничего, на улицу захочешь выйти. Тут я тебя, на выходе, и приглажу», — решил Захар и попятился из хлева.
— Стой, бандюга!
Словно кнутом, стегнул Захара этот хриплый окрик. От неожиданности он оцепенел на секунду, но в следующее мгновение рванул настежь дверь хлева, выбив ею из рук деда Евдокима старенькое ружье, и кинулся к огородам.
— Никак, Захар… — услышал он вдогонку растерянный дедов голос.
«Признал! — подумал Захар панически и остановился у плетня, чувствуя, как руки и ноги его расслабились, стали вялыми, непослушными. — Чего ж теперь бежать? Признал, старая развалина!» Он скрипнул зубами с досады и подался обратно к хлеву.
Дед Евдоким уже оправился от удара и стоял посередине двора, держа на взводе ружье.
— Што ж ты, гадина, делаешь! — сказал дед с укором. — Што
— Не шуми, Тихонович, — заговорил Захар заискивающим голосом, в то же время соображая, заряжено ружье или нет. — Бес попутал, прости христа ради!
— Стой! — насторожился дед. — Пальну!
Захар остановился. «Старый пес, зарядил-таки».
— Да я так, я ничего… Послухай, Тихонович, проси сколько хочешь. Какой тебе резон садить меня? До смерти обеспечу, у меня есть. Ну?
— Награбленным откупаешься? Не надо мне ничего от тебя. Ну-ка, шагай в хлев!
«Не отпустит, — подумал Захар, все сильнее ощущая холодок стального ломика под мышкой. — Не сговорюсь».
— Ну, посадишь ты меня, какая польза? Тебе и хуже.
— Это чего? — не понял дед.
— А того, что кинул ты свой пост, ушел с работы. По нынешним временам — это преступление. Я сяду, так и тебя не помилуют. Не колхозное ведь добро спасаешь, а? Пораскинь-ка мозгами.
Дед Евдоким задумался, даже ружье опустил.
— Верное дело, Тихонович, — напирал Захар. — Сколько хочешь? Отдам все и по гроб благодарить буду.
— Ты мне зубы не заговаривай. Ушел, значит, надо было. Давай-ка…
Договорить дед Евдоким не успел. Пинком страшной силы Захар выбил из его рук ружье, выхватил из-под мышки ломик и опустил на голову деда. Хрустнул расколотый надвое череп, и дед Евдоким беззвучно осунулся на землю.
Захар наклонился над ним и выдохнул с облегчением:
— Готов…
Он взял деда за ноги, оттянул к стенке хлева и кинулся на огороды.
Первой мыслью Захара было: «Бежать!» Но, остыв немного, понял всю бессмысленность побега. «Куда бежать? А сын? Ну, сыну-то люди добрые не дадут помереть с голодухи, да не в том дело. Бежать — значит выдать себя. На-кось, выкуси! Так я вам и дался. Идти домой и спать спокойно — вот что мне надо. А этому — за батьку, чтобы не сводил в могилу невинных людей. Кулака нашли… Давал я себе слово отомстить? Вот и отомстил. Свел случай. И к чертям собачьим все остальное!»
Захар закинул в болотянку ломик, щипцы, обогнул деревню околицей, задами дворов пробрался к своей хате, бесшумно вошел, разделся и лег в постель. Уходил он — сын спал, и вернулся — спит. Вот и добре.
Всю ночь Захар не смыкал глаз, а утром встал в обычное время, накормил сына, поинтересовался его учебой, собрался неторопливо и отправился на работу.
У двора Евдокимовой хаты уже толпился народ. Потоптался и Захар среди людей, покачал головой, повздыхал и вслед за другими подался на колхозный двор. Убийство — убийством, а выходного никто не объявлял.
До обеда работал Захар, как никогда, старательно, грузил навоз на телегу, отвозил в поле, опять грузил… Разогнулся от кучи навоза только к полудню, когда увидел перед собой двух милиционеров.
— Довбня Захар, вы арестованы! — сказал один из них.
Захар вздрогнул, нерасчетливо нажал на вилы — треснул черенок.
«Значит, заметили», — подумал он тоскливо, отбросил в сторону негодные вилы и покорно свесил голову.
18
Весна 46-го ничем не отличалась от десятка других весен, но Антип Никанорович ждал ее с тревогой. За зиму он вконец ослаб от горя непосильного, от плохих харчей, от старости. Переживет эту весну или нет? Если протянет до первой огороднины — проживет еще год, это он знал хорошо. Главное для старика — перенести весеннюю распутицу.