Метка Каина
Шрифт:
И никаких пар.
Эми, видимо, почувствовала его разочарование и, подойдя к нему, положила руку ему на плечо.
— Может быть, все несколько сложнее…
— Нет. Я уверен, что это то самое. Пара. Она должна быть…
Дэвид говорил резко, сердито. Эми отпрянула, и Дэвид тут же извинился. Он сказал, что ему надо глотнуть свежего воздуха, и снова вышел на церковный двор. Пасмурный осенний день был сырым и гнетущим, но все же это было лучше, чем мрачная темнота церковного помещения.
Дэвид глубоко вздохнул, резко
Дэвид уставился на эту стену.
Если здесь имеется вторая дверь, она вполне может быть прорезана в этой странной, высокой, зубчатой стене, окружающей весь двор церкви.
Дэвид отправился на поиски, пробираясь сквозь заросли мокрой ежевики, разросшейся между могилами. Из-под его ног выскакивали огромные пауки.
— Что ты делаешь?
Эми уже шла за ним следом.
Дэвид, не оборачиваясь, взмахнул рукой.
— Ищу… двери. В стене. Просто не знаю, что еще делать.
Он отпихивал ногами пропитанную водой траву, расползшиеся дикие розы, перебирался через разбитые надгробия. Воздух был сырым, перенасыщенным влагой, могильные камни — скользкими на ощупь. Дэвид карабкался через них, спотыкаясь, внимательно осматривал все подряд.
Стена везде была сплошной, древние кирпичи явно никто никогда не трогал.
— Вот! — вдруг вскрикнула Эми.
Она стояла за спиной Дэвида, пытаясь отодрать от стены подушку плюща, полностью затянувшего часть кладки. За плющом виднелась дверь — запертая, давно заброшенная, но тем не менее дверь. Дэвид быстро вернулся к девушке и наклонился, чтобы рассмотреть все получше. Крошечная дверца всем своим видом выдавала свой возраст — камни вокруг нее покосились, коричневая древесина сгнила, — но каким-то чудом продолжала держаться. И она была заперта навсегда. На столетия.
Дэвид присмотрелся к ней. На каменной перемычке виднелась резьба.
Дэвид оборвал последние стебли плюща — и тогда стал виден символ, вырезанный в центре камня.
— Вот оно… — Дэвид разволновался. — Та самая стрела. Я ее постоянно вижу. На купели, на дверях… везде стрелы.
Эми покачала головой.
— Это не стрела.
— Что?..
— Я знаю, что это не стрела.
— Откуда ты знаешь?
— Такой знак есть на одном из домов в Элизондо. Я помню, мы с Хосе как-то проходили там, это было уже давно, несколько лет назад. И я его спросила, что означает этот символ. Он ушел от ответа. Очень странно, однако так ничего и не сказал.
— Я не…
— Я помню только вот что: Хосе назвал этот символ Patte d'oie. Я это очень хорошо запомнила, потому что он воспользовался французским.
— Patt… Что это значит? Patt…
— Patte d'oie. Гусиная лапка. Древний символ. — Эми стерла грязь с линий, глубоко и грубо врезанных
15
Впереди лежал последний отрезок маршрута: Дэвид и Эми направлялись к последнему из мест, обозначенных на карте. Приближались к центру лабиринта.
Наваррен. Неподалеку от Гюрса.
Наваррен лежал дальше к северу, поэтому им пришлось заехать в какую-то придорожную мастерскую с гаражом, дозаправить машину. Дэвид направился к крошечному магазинчику, на ходу все так же пытаясь понять, что могли означать все эти двери. Меньших размеров двери, меньших размеров кладбища, меньших размеров купели… Зачем?
В этом невозможно было найти хоть какой-то смысл. Зачем все дублировалось столь эксцентричным, почти гротескным образом? Может, это было каким-то вариантом апартеида, вроде скамей для черных в церквях Алабамы в пятидесятые годы? Как в Южной Африке?
Или это значило что-то другое? Может быть, маленькие двери прорезали… для маленьких людей?
Но зачем бы это делать? Люди маленького роста вполне могут пройти и в обычную дверь.
У входа в магазинчик при гараже звякнул колокольчик, когда Дэвид переступил порог; молодой человек первым делом купил новую сим-карту для Эми и еще новый телефон — просто на всякий случай. Владелец гаража, сидя за кассой, жевал багет вприкуску с огромной сосиской. Дэвид посмотрел на сумму в окошке кассы и напомнил себе, что ему незачем тревожиться о деньгах.
Возвращаясь к машине, они оба были задумчивы и подавлены. И Дэвид чувствовал, как грусть все сильнее наваливается на него, когда они одолевали последний отрезок пути. Он думал о своих родителях. И эти воспоминания не отпускали его даже тогда, когда горы растаяли за их спинами, исчезнув из зеркала заднего вида.
Дэвид вспоминал…
Вот он сидит на широких плечах деда, его улыбающийся рот перемазан розовой сладкой ватой. Синева Тихого океана ослепительно сверкает, и мама, молодая и красивая, идет рядом, и папа тоже здесь, смеется… Когда это было? Что они там делали? Сколько ему тогда было лет? Пять? Семь? Девять? Все было слишком неотчетливо, слишком расплывчато.
И страшной пыткой было то, что ему не у кого было теперь спросить. Это казалось самым худшим. Он не мог позвонить маме и сказать: «Когда мы туда ездили?», он не мог задать деду вопрос: «Что мы там делали?» Не осталось никого, кому можно задавать вопросы, никто не объяснит события его детства, не посмеется вместе с ним над забавными воспоминаниями, никто не скажет: «А помнишь, как мы тогда поехали на пикник?» Дэвид остался совершенно один, все его бросили, и он с отчаянной грустью хотел понять, почему это так. Дед отправил его сюда по какой-то причине, и это должно все объяснить. Должен найтись ключ к головоломке.