Методика обучения сольному пению
Шрифт:
— Усе там тебе будет, — ответил ему фразой из известного фильма Есипов. — И кофэ, и чай с какавом…
В павильончике «Русские напитки» посетителей оказалось немного. Дородная барменша с верхним рядом золотых зубов налила нам чай — бледный, невкусный, пахнущий веником. Но зато к нему мы купили с десяток пышных мягких булочек и неплохо подкрепились.
Вдруг громко хрястнула дверь — в павильончик ввалился взъерошенный тип. И все сразу же уставились на него, потому что нельзя было не уставиться: он был только в мятой серой пижаме
— Это что за явление? — недоуменно сказал Николай и вытер ладонью пот со лба.
Я внимательнее пригляделся к посетителю: что-то знакомое почудилось мне в его широком лице, нагнутой вперед голове, широком туловище, которое слегка покачивалось на кривых ногах.
Странный тип прошествовал к стойке, откуда на него подозрительно воззрилась золотозубая. Минут несколько они перебрасывались короткими фразами, потом тип сделал резкое движение рукой — золотозубая с криком отшатнулась и полетели на пол чашки.
Некоторые посетители вскочили с мест. Двое парней, что ближе были к месту происшествия, бросились к типу — и тут же один из них отлетел в сторону, сбив по дороге стулья и сдвинув стол.
Размахивая руками, словно граблями, посетитель напролом ринулся к двери, приподняв бычью голову — и я вспомнил! Удивление мое было так велико, что я непроизвольно вскочил. Ведь это же — Собакевич!
Мой бывший хозяин, пробиваясь к двери, порушил еще несколько столиков, и все-таки около выхода на него навалились. Там я увидел и Алексея, который выкручивал Лапоткову руки… Собакевич взвыл.
— Антон, ты что? — дотронулась до моей руки Катя.
— А? — я опустил глаза: Катя смотрела на меня более чем внимательно.
— Вот псих дает! — восторженно сказала Адель, — Саня, а ты что сидишь? Помог бы ребятам.
— Без меня управятся, — сказал, поеживаясь, Авдеев.
— Интересно, откуда он вырвался? — с ухмылкой спросил Есипов.
Я подошел ближе: Лапоткова прижали к стене лицом и теперь связывали ему руки и ноги. Он молча, тяжело сопел. Коротко дергалась его голова, остриженная наголо, — поэтому я его сразу и не узнал. Алексей, увидев меня, с легкой улыбкой мотнул головой на Собакевича:
— Орел, да и только!
Ребята, что возились с ним, вошли в азарт:
— Крепче, крепче его держи.
— Ах ты черт, руку вырвал!
— А с ним никаких припадков не будет?
— Какие припадки! Не видишь, здоров как бык!
— Здоров, как же! В милицию позвонили?
— Позвонили, позвонили.
Около моего бывшего хозяина собралось довольно много любопытных, услышав шум, пришли даже с улицы. А держали его трое — на молодых лицах злость и решительность.
Вскоре заявился милиционер в полушубке, с пистолетом на боку. Простуженным сиплым голосом он объяснил, что сейчас подойдет машина из психбольницы.
Мы с Алексеем вернулись к нашему столику. Когда стали отходить от Собакевича, тот на миг повернул голову — и я с содроганием и жалостью не узнал его лица: по нему
Я вспомнил ту страшную ночь. Интересно, что хотел сделать тогда со мной псих Лапотков? Убить? Я ведь так и не узнал, что было у него в руке, заведенной за спину… Когда же он попал в дом «хи-хи»? И как он смог оттуда удрать?
— Ты чего призадумался? — толкнул меня в плечо Авдеев. — Психов, что ли, не видел. Хорошо еще, что никого не зашиб!
Мелькнуло: а не сказать ли ребятам, что я у него жил, и про ту ночь? Но что-то меня остановило.
Мы выходили из «Русских напитков» вместе с Собакевичем — три дюжих молодца, развязав ему ноги, подвели его к фургону с красным крестом на боку.
Около машины он заупрямился, это вывело из себя одного из сопровождающих — он приподнял Собакевича за плечо и откровенно, со злостью поддал ногой под зад.
Я отвернулся. В ушах моих звучал голосок Ирины: «Жалко, конечно, что вы уезжаете. Отец? Он здоров, конечно же!»
Белые полотна метели забинтовали отъезжающую машину, ветер с тугой ненавистью ударил мне в лицо, как будто наказал за то, что я мог заступиться за больного человека, но струсил и не сделал этого…
Глава седьмая
А декабрь словно сошел с ума: каждое утро мы выходили в метель, задыхались от бешеного ветра, вязли в огромном пушистом ковре снега. С ним не в силах были справиться снегоуборочные машины, они выезжали на улицы в короткие промежутки, когда все стихало, и над городом, как неожиданный подарок, вдруг открывалось чистое небо, а на нем — сверкающее, как огромный елочный шар, апельсиновое солнце. Но к вечеру снова все затягивалось и несло дымком метели.
Сдав вполне благополучно зачет по палеографии, мы вышли с Катей из корпуса именно в такой проблеск, такую передышку. С зачетами проблем не возникало, и настроение у меня было отличное.
Катя носком красного сапога с мрачной сосредоточенностью гнала перед собой ледышку. Я тоже молчал, на собственном опыте зная, что лучше ее в таких случаях ни о чем не спрашивать.
Внезапно ледышка отлетела ко мне. Я так ее поддал, чтобы она вновь попала к Кате. Она снова переправила ее мне, я — снова ей…
Это детское развлечение понравилось нам обоим. Казалось, что это не только игра, а что-то другое, какой-то новый разговор без слов, нужный нам обоим.
В конце концов ледышка от моего резкого удара отлетела в сторону и завязла в сугробе. Тогда мы взглянули друг на друга и улыбнулись…
— После сессии домой поедешь? — спросила Катя, поправляя свою шапочку.
— А куда же еще…
— А у вас зимой красиво? Лес есть? На лыжах можно кататься?
— У нас места — закачаешься, — ответил я (губы Кати дрогнули в усмешке), — и на лыжах можно, и на коньках. Речка рядом. А ты умеешь, кстати, на коньках кататься?