Метрополис. Индийская гробница(Романы)
Шрифт:
Молодая батрачка с криком бросилась бежать. Большой черный паук, висевший на тонких нитях спускался все ниже и ниже. Сейчас он походил уже на человека. Его белое, смертельно бледное лицо смотрело вниз. Вот он отпустил канат и прыгнул. Он упал, вновь поднялся и снова упал.
Точно снеговое облако, опустился над ним серебряно-серый платок и покрыл его всего.
Аэроплан продолжал лететь. Он поставил на своем и летел к солнцу. За его рулем сидел человек, который не хотел повернуть его. Человек этот был мертв. Его кожаный шлем повис в лохмотьях, из его размозжённого черепа
Геймердинг встал, оглянулся. Вкруг него расстилались луга и поля. На горизонте чернел лес. На ясном небе зажглась первая звезда.
— Я должен уехать, — сказал он.
Сначала отдохни, — сказала молодая батрачка.
Глаза Геймердинга удивленно по смотрели на нее.
— Ты не боишься меня? — спросил он.
— Нет, — ответила молодая батрачка.
Голова его упала к ней на колени. Она наклонилась и покрыла человека серебристым шелком платка.
— Отдохнуть! — сказал он, вздохнув.
Она не отвечала. Она сидела неподвижно.
— Ты разбудишь меня? — спросил человек, и голос его дрожал от усталости, — когда взойдет солнце.
— Да, — ответила молодая батрачка, — будь спокоен…
Он глубоко вздохнул и затих.
Молодая батрачка смотрела на человека, голова которого покоилась у неё на коленях.
В глазах её была неусыпная бдительность, какая бывает в глазах зверей и матерей.
Нинон сидела перед зеркалом и красилась. Она не спешила. Она положила локти на стол и, казалось, была погружена в рассматривании себя самой. Но в действительности её глаза под приспущенными веками, дрожавшими, как крылья бабочки, следили за молодым человеком, который беспокойно ходил взад и вперёд по комнате.
— Садись же, наконец, Георг, — сказала она, берясь за пуховку.
Но он не сел. Он только подошел ближе к её стулу. Он смотрел в её лицо, и кулаки его сжались.
— Не делайте этого, Нинон, — прошептал он, зная сам, как бесцельна его просьба. — Не делайте этого!
Нинон спокойно смахнула с лица излишек пудры. Её улыбка не изменилась.
— Почему же? — спросила она. Или тебе жаль, что я получу за всю эту комедию 3 миллиона, если, конечно, я хорошо сыграю свою роль?
— Ты великолепно сыграешь ее, — ответил молодой человек, — и я охотно отдал бы тебе все миллионы на свете. Но тебя я бы не отдал никому, Нинон, вот что нелепо.
— Тогда поблагодари Джо Фредерсена или Ротванга, или обоих их, Георг, потому, что они виноваты в том, что я больше не буду принадлежать никому!
— И мне тоже, Нинон? — спросил он с пересохшим ртом.
— И тебе нет. Тебе-то уж во всяком случае нет.
Она увидела в зеркале, как изменились черты его лица, и быстро обернулась к нему.
— Что это тебе приходит в голову сказала она с искренней досадой. — Или тебе уже мало, что я позволяю тебе приходить ко мне?
— Этого слишком много, Нинон, и слишком мало… Я люблю тебя, Нинон я люблю тебя!
— А я никого не люблю, — ответила Нинон. — Я люблю только себя. Ротванг был прав. Я совсем злая. Но я люблю зло, поэтому я люблю себя… Я буду танцевать
— Не делайте этого, Нинон, — совсем тихо произнес Георг.
Нинон пожала плечами.
— Ты говоришь это сегодня уже во второй раз.
— Я всегда буду говорить это, Нинон. Я не имею больше собственной жизни. Меня оторвали от привычной моей обстановки, и я очутился наверху.
— Это Фредер оторвал тебя?
— Да, Фредер. Я изменил ему и предал его. Его деньгами я купил на одну ночь тебя, Нинон… С тех пор я точно человек, попавший голым в жгучую крапиву. Я не могу податься назад, не могу идти вперед. Я погиб. Я — твой пес, Нинон! Но собаки бдительны, и у них хороший нюх. Ты играешь опасную игру, Нинон!
— За три миллиона!
— Ты служишь двум господам, Нинон: ты играешь с Джо Фредерсеном против Ротванга и с Ротвангом против Джо Фредерсена. И когда ты попадешь меж двух этих жерновов…
Но Нинон не дала ему окончить.
— Тогда я позову тебя на помощь, Георг, — улыбнулась она.
Не постучав, в комнату вошел Ротванг. Он не поклонился. Он только кивнул девушке. Его взгляд скользнул по Георгу.
— Кто это? — спросил он мельком и равнодушно.
Нинон улыбнулась нежно и зло.
— Мой пёс, — сказала она.
Ротванг, казалось, уже забыл свой вопрос и не услышал ответа.
— Через десять минут ты должна быть готова.
— Да.
— Зал переполнен. Пришли все, которые должны были тебя видеть. Сегодня вечером ты не будешь говорить ни с кем. Ты будешь только танцевать и улыбаться и снова исчезнешь. Я не желаю, чтобы кто-нибудь узнал, как тебя зовут, кто ты и где ты живешь. Я сразу же увижу, умеешь ли ты держать слово, Нинон. От этого зависит все, что случится потом.
— Я знаю, — ответила девушка, спокойно улыбаясь.
Молодые люди из Дома Сыновей стояли в оригинально декорированном зале сбившись в группу, немного поодаль от остальной публики.
— Ты знаешь, кто собственно пригласил нас сюда? — спросил один из них товарища.
Тот покачал головой.
— Нелепо то, что никто его не знает, — сказал он, вытаскивая из кармана своего фрака узенькую карточку. — Но мне кажется, я часто слышал его имя в связи с сенсационными техническими совершенствованиями. Непроницаемость стекла по отношению к звукам тоже, если я не ошибаюсь, изобретение Ротванга.
— Быть может, Фредер мог бы разъяснить нам все это.
— Возможно, но Фредер болен.
— Все еще?
— Все еще.
— И никто не знает, что с ним?
— Нет. Его камердинер ничего не хочет говорить. Но, кажется, что-то с нервами. Я хотел навестить его, но к нему никого не пускают.
— Его недостает мне, сознаться. — сказал Жан Вицлар, один из питомцев Дома Сыновей, — он был самым веселым из нас. Ингрид и Мадлон горько плачут, и Ротванг, кажется, скоро сойдет с ума, потому что он воображает, что эта история с девушкой виновата в болезни Фредера.