Меж рабством и свободой: причины исторической катастрофы

Гордин Яков Аркадьевич

Некогда, в феврале 1730 года, гвардейское офицерство, ведомое вбитой в его сознание ложной, но соблазнительной в своей простоте идеей, отвергло и поставило на край гибели первых русских конституционалистов.

В январе 1918 года "большевистская гвардия", одушевленная идеей не менее ложной и ведущей к тому же стратегическому результату, оружием пресекла попытку конституционного решения судьбы России.

В критический момент 1730 года "общенародие" отвергло гуманную по сути своей идею князя Дмитрия Михайловича, сулившую тому же "общенародию" всевозрастающий уровень свободы и более

высокую степень личной защищенности, и, в конечном счете, отправило его на смерть в Шлиссельбургскую крепость.

В 1918 году — в другой критический момент — новое "общенародие" отреклось от того же Шингарева, не богача, не буржуя, не вельможи — скромного земского труженика, с его гуманными и сулящими России мирное существование идеями, и отправило его на смерть в Петропавловскую крепость.

И в том и в другом случае отдано было предпочтение идее жестокой и самоубийственной…

В том же некрологе задан был горестный вопрос: "Почему погиб именно он? Этот земский врач, который некогда, не щадя себя, мчался по проселочным дорогам из деревни и деревню, чтобы лечить больных крестьян; этот министр, который ютился в крошечной квартире и жена которого была учительницей, верной помощницей в неустанной работе мужа…"

Это, быть может, главный и по сию пору вопрос.

Если я попытался по мере сил объяснить, почему русская гвардия и значительная часть шляхетства выбрали самодержавие, то для объяснения рокового выбора октября 1917-го — января 1918 года нужна новая книга, следующая книга.

Гибель Шингарева оказалась символом — люди из народа убили истинного народолюбца, предпочтя ему тех, кто уже стрелял в народ за два дня до этого.

Гражданскому миру, построенному на компромиссе и терпимости, были предпочтены нетерпимость и насилие.

Чрезвычайно симптоматично, что во время выборов в Учредительное собрание за большевиков дружно голосовали солдаты и матросы. В Петрограде большевистские кандидаты получили 71,3 % всех солдатских и матросских голосов, в Москве — 74,3 %. Не меньшую поддержку получили большевики и на северной и западной линиях фронтов.

Там, где шла решающая борьба за власть, Ленин получил подавляющую массу штыков.

Вспомним, что Петр пришел к власти, опираясь на гвардейские и солдатские полки. Вооруженной рукой он эту власть и удерживал.

Остерман и Феофан Прокопович произвели переворот 25 февраля, опираясь на гвардейскую часть шляхетства.

Почему большинство солдат и матросов голосовали за большевиков? Только ли потому, что победа Ленина сулила им быстрое прекращение войны и демобилизацию к моменту земельного передела? Нет, не только. Тут сработал сильный психологический фактор.

Во всех трех случаях люди, привыкшие к оружию, к насилию, поддержали, условно говоря, партию, идеологией которой было насилие, навязывание своей стране жесткой волевой системы.

Человек с ружьем верил, что только партия, проповедующая насилие одних людей над другими, может обеспечить ему экономическую и социальную справедливость, равно как и долгожданный мир.

То, что политическая история России столетиями творилась исключительно с опорой на вооруженную силу, сформировало к XX веку искаженный тип общественного и личного

сознания.

Жертвой этого типа сознания пали Шингарев и множество истинных русских демократов…

Позиция части солдатской массы в канун 5 января не противоречит вышесказанному. Солдаты голосовали за большевиков как депутатов Учредительного собрания. От Учредительного собрания они ждали исполнения своих желаний. Большевики казались им наиболее близкими.

В солдатском сознании столкнулись две сильные идеи: традиционное представление об Учредительном собрании, общенародном Соборе, гаранте справедливости, решении судьбы всем миром, и представление о большевиках как об идеальных реализаторах сегодняшней, сиюминутной справедливости, справедливости для каждого отдельного человека, вне зависимости от того, как это скажется на судьбе "общенародна".

В сознании измученных людей исторически протяженное в перспективу оказалось побеждено сиюминутным.

Большевики и были великими временщиками, ловцами момента, энергичными импровизаторами.

Произошло совпадение психологических состояний…

К цитированному тексту Горького как историческому источнику можно предъявить некоторые претензии. Но дело не в частностях. Горький выявил для читателей главное — сходство самодержавного и большевистского режимов по властному самоощущению.

Я уже приводил отчаянный возглас эсера Моисеенко на Втором съезде крестьянских депутатов 2 декабря 1917 года, обращенный к большевикам: "Вы доведете Россию до того, что место Николая займет Ленин. Нам не нужно никакой самодержавной власти!"

На могилу погибших 5 января, похороненных на Преображенском кладбище, рядом с жертвами 9 января, одна из рабочих делегаций возложила венок с надписью: "Жертвам произвола самодержцев из Смольного".

Это родство режимов стало очевидно к концу двадцатых годов. И, сопоставляя повеление старой и новой власти, можно сказать, что Ричард Пайпс был не совсем прав: отсчет следует начать не с 1906-го, а с 1861 года.

Великие реформы 1860-х годов были, пользуясь выражением Пушкина, контрреволюцией "революции Петра". Рухнуло крепостное право — фундамент петровского здания; произошла военная реформа, в значительной степени изменившая ориентацию на армию как главную ценность государства; получила куда большую свободу печать. Гражданские права, "дарованные" России манифестом 17 октября, а фактически вырванные у самодержавия всенародным напором, были развитием реформ шестидесятых годов.

В процессе тотального овладения властью с 1917-го по 1929 год большевики произвели контрреволюцию реформам 1860-х и 1905 годов. Колхозный строй был вариантом — иногда еще более жестоким — крепостного права. Армия и секретная служба снова стали главной опорой правящей группы. Военная индустриализация снова сделала страну сырьевой базой вооруженных сил. Несмотря на сложную структуру, реальная власть оказалась стянута на крошечное пространство. Свобода слова была подавлена как никогда. Страна вернулась к принципиальному состоянию военно-бюрократической империи с мощным полицейским элементом. Только бюрократия оказалась прочно и единообразно идеологизирована, что придавало ее структурам особую устойчивость.