Меж трех времен
Шрифт:
Наше такси съехало по пологому спуску к стоянке у кромки тротуара и остановилось позади доброй дюжины других такси и автомобилей, из которых выгружались вещи; и мы втроем вышли из такси в этот оазис света, шума, болтовни, смеха и восклицаний - оазис, окруженный темнотой казавшегося совсем безлюдным Нижнего Манхэттена. Отсюда виден был лишь нос лайнера, едва не утыкающийся в тротуар - на нем было начертано волшебное слово «Мавритания», - да четыре исполинские трубы, возвышающиеся над уродливым, дощатым, похожим на сарай причалом, который заслонял все остальное; крытая дранкой кровля причала поднималась над нашими головами. За причалом, в пустоте, лежала черная гладь
Из автомобилей, припаркованных у кромки тротуара, выходили люди - одни шли уверенно, другие опасливо озирались, явно беспокоясь, что лайнер может вдруг, безо всякого предупреждения отойти от причала. Но все вели себя шумно, особенно шестеро молодых людей в вечерних костюмах, которые выскочили из такси, оглашая воздух хмельными возгласами.
У одних был багаж, прикрепленный к раскладным багажным рамам позади автомобилей или к плоским решеткам на крышах машин; другие шли налегке - либо просто гости, либо опытные путешественники, которые еще днем отослали свои вещи на борт.
Полицейский, стоявший у обочины, жестами приказывал всем автомобилям, едва разгрузившись, тотчас же отъезжать, и когда наше такси выехало на Уэст-стрит, появился огромный серый лимузин, всего лишь на дюйм короче грузовика, бесшумно следовавшего за ним. Рука полицейского почтительно взлетела к козырьку, и двое репортеров в котелках - я мог бы побиться об заклад, что это именно репортеры, - бегом сорвались с места, а третий уже бежал рядом с серым автомобилем.
Арчи, Джотта и я наблюдали, как лимузин, сверкая, затормозил под уличным фонарем. На открытом переднем сиденье восседали шофер в фуражке и лакей в шелковом цилиндре - оба в темно-зеленых ливреях. Лакей выскочил на тротуар еще до того, как автомобиль окончательно остановился, подбежал к задней дверце и взялся за большую никелированную ручку. Он распахнул дверцу, а шофер поставил машину на тормоз - послышался протяжный скрежет, - выпрыгнул наружу и, обойдя лимузин, направился к открытому тупорылому грузовичку с надписью «Лэдлок: перевозка грузов», который подъехал сзади. Едва лакей распахнул дверцу машины, как один из репортеров нагнулся, кивая и улыбаясь тем, кто сидел в лимузине.
Две женщины грациозно выбрались из автомобиля, опираясь на руки шофера и лакея; первая, помоложе, ступила ногой, затянутой в шелковый чулок, на широкую подножку, даже не наклонив головы - крыша машины была достаточно высокой. За ней осторожно спустилась женщина постарше, приняв символическую помощь шофера. Молодая женщина огляделась; выглядела она так великолепно, что Джотта тихонько прошептала:
– Ух ты!
На ней было длинное пальто, то ли синего, то ли черного цвета - я не сумел разобрать - с горностаевым воротником. Руки она прятала в горностаевую муфту, и на голове у нее был черный тюрбан с алыми крылышками по бокам - самыми настоящими птичьими крыльями; выглядело это просто фантастически. Репортер, стоявший рядом с ней, сказал что-то, она обернулась, чтобы ответить, и свет фонаря вспыхнул на нитке бриллиантов, тронул изящный овальный кулон, брызнувший искрами, точно маленький фейерверк.
– Настоящие, - прошептала Джотта рядом со мной.
– Бог ты мой, настоящие...
Свет фонаря упал на профиль женщины, и я увидел, что она... не то чтобы красавица, но и просто миленькой назвать
Полицейский ринулся к женщине, точно кусок железа, притянутый магнитом, и она одарила его приятной, хотя и не слишком широкой улыбкой.
– Они скоро управятся, - сказала она, и полицейский поспешно отдал честь, падая к ее ногам, дабы облобызать туфельки - конечно, он этого не сделал, но явно был не прочь.
Снедаемый любопытством, я подошел ближе к кромке тротуара, Джотта двинулась за мной, а Арчи отошел подальше, явно не желая подслушивать чужие разговоры. Делая вид, что высматриваем на улице кого-то, кто еще не прибыл, мы услышали, как репортер - уже с блокнотом и карандашом в руках - спросил:
– Могу ли я сообщить нашим читателям, что вы с удовольствием погостили в нашей стране?
– О, разумеется! Как всегда. Я люблю Америку.
– Она повернула голову, чтобы взглянуть, как идет разгрузка багажа - на тротуаре стояло уже восемь чемоданов.
– И вы по-прежнему полагаете, что суфражистки победят в борьбе за избирательные права?
– Конечно же победят, и здесь и в Англии. Так и должно быть.
– И вы по-прежнему остаетесь социалисткой?
– Разумеется, я социалистка. И надеюсь и впредь оставаться ею.
– В Нью-Йорке вы останавливались в отеле «Риц-Карлтон»?
– Да, конечно, отчего бы и нет?
– Она вновь оглянулась на грузовичок.
– Джон, Руди, Элис! Все на месте? Проследите за тем, чтобы вещи благополучно переправили на борт.
– Будет исполнено, мадам, - ответила служанка, и дама направилась к лестнице, которая вела к борту «Мавритании». Я спросил у репортера, который глядел ей вслед:
– Кто это?
– Графиня Уорвик.
– И она действительно социалистка?
– Так она всегда говорит, поэтому думаю, это правда.
Все чемоданы были уже на тротуаре, и лакей жестом подозвал к ним отряд носильщиков в синих куртках, а я сосчитал чемоданы. Багаж графини составляли восемнадцать больших черных чемоданов с бронзовыми уголками, бронзовыми замками, толстыми ремнями; в центре каждого ремня желтой краской была проведена широкая полоса - видимо, чтобы чемоданы нельзя было спутать с чужим багажом. На крышке каждого чемодана была нарисована корона, а под ней буквы: «Ф.Э.У.». На всех чемоданах были свежие ярлыки с надписью «Пароходство «Кунард Лайн». Сбоку к этой горе багажа приткнулся большой плоский чемодан, почти целиком обклеенный ярлыками «Кунард Лайн», «Уайт Стар Лайн», «Гамбург-Америкэн» и отелей всех крупных городов Европы; я понял, что это чемодан служанки.
Беспрерывно подъезжали все новые такси, автомобили, грузовички с багажом, и места у кромки тротуара заполнялись так же быстро, как освобождались; автомобиль графини отъехал прочь. Арчи, Джотта и я переглянулись, обменялись кивками и улыбками и направились к лестнице, которая вела на причал. Счастье переполняло меня; я был счастлив уже потому, что нахожусь здесь, что только что видел графиню, что спускаюсь по этой деревянной лестнице. И я готов был - с великой охотой - продать свою душу, не требуя сдачи, лишь за то, чтобы плыть на этом сияющем огнями гиганте.