Между белыми и красными. Русская интеллигенция 1920-1930 годов в поисках Третьего Пути
Шрифт:
Эволюция новых политических сил к концу 1920-х годов показывает, что Союз младороссов после долгих и напряженных усилий пытался превратиться во вторую советскую партию, занимавшую положение революционной оппозиции в отношении к партии правящей. Правящая коммунистическая партия, с точки зрения младороссов, «узурпирует руководство русской революцией». Поэтому они противопоставляли коммунизму надклассовую монархию [348] . Но беда младороссов была в том, что они превратились «во вторую советскую партию» не в России, а в эмиграции. Пышная внешняя атрибутика (форменная рубашка, флаги, присяга, церемонии) и балы привлекали в организацию немало эмигрантской молодежи, беженства. Вступившая в эту партию Н. А. Кривошеина описывала, как они повторяли «вслепую данные советской прессы, <…> что до 1920 г. в России вообще не было промышленности», и, когда она привела несколько общеизвестных фактов – «кто-то возражал, и даже довольно резко», а прочие «признались, что в первый раз это слышат» [349] .
348
Там
349
Кривошеина Н. Четыре трети нашей жизни. Париж, 1984. С. 108.
Современные публицисты, используя материалы газеты «Бодрость», особо отмечают, что союз поддерживал великого князя Кирилла Владимировича как императора и даже выступал с лозунгом «Царь и Советы!» [350] . Казем-Бек высказывал смелые мысли, за которые его без великого князя давно бы причислили к большевикам! Многие монархисты, представители беженства видели в этом возмутительное спекулирование именами династии. Но сам Кирилл Владимирович ничего отрицательного по этому поводу не высказывал.
350
Назаров М. В. Указ. соч. С. 225.
Чекисты из организации «Трест» уверяли младороссов, что «советский народ ждет царя». Вскоре А. Л. Казем-Бек и вовсе перестал скрывать свои связи с советским посольством. Жертвенность многих младороссов в тех условиях превращалась в бесконечную жертву и была лишь использована большевиками для разложения эмиграции.
Сущность же позиции великого князя была изложена им в 1931 г.: «Я всегда был убежден, что коммунизм изживет себя, и на его развалинах вырастут новые живые силы народа, которые и возьмут власть в свои руки. <…> Эти силы выведут Россию на путь возрождения и создадут ей великое будущее. Моя задача и заключается в том, чтобы помочь выявлению этих Русских народных сил» (Младоросская искра, 1931 г., 1 августа, Париж).
Достаточно популярными в эмигрантской среде 1920-х годов были евразийцы. Это идейное течение заявило о себе, когда увидел свет сборник-манифест «Исход к Востоку», вышедший в 1921 г. в Софии. Затем их энергичная работа развернулась в культурных центрах русской диаспоры в Европе, США, Китае. Только за первые 10 лет было опубликовано более десятка тематических сборников, издавались журнал «Версты», газета «Евразия», монографии [351] . В начальный период их деятельность получила широкий отклик среди эмигрантской общественности отчасти потому, что интеллектуальными вождями и организаторами движения были молодые и талантливые люди, многие из которых являлись преподавателями в высшей школе: лингвист Н. С. Трубецкой, экономист П. Н. Савицкий, философ Г. Ф. Фроловский, искусствовед Н. П. Сувчинский. С 1925 г. идейным руководителем движения стал Л. П. Карсавин, крупный философ. В обосновании идей евразийства и их пропаганды, в том числе в эмигрантской среде, принимали участие видные ученые: историки Г. В. Вернадский, П. П. Бицилли, философ В. Н. Ильин, правовед Н. Н. Алексеев и др. Эмигрантов в учении евразийцев привлекал поиск бескровного и прогрессивного пути развития России. Сторонники новой теории заявляли, что мировая война и революция открыли новую эпоху России, они соглашались с закономерностью революции 1917 г. и в то же время отвергали утверждения большевиков о том, что смысл революции заключался в построении коммунизма. Исповедуя идеи национального обновления и возрождения, они объявляли себя наследниками славянофилов, с которыми их сближала только радикальная критика Запада, но они резко расходились в оценках славянства, отказывая ему в какой-то особой миссии.
351
Русская эмиграция во Франции (1850–1950 гг.)… С. 84.
Эмигранты-евразийцы подчеркивали азиатский компонент русской истории, искали вместе со своими учителями истоки культурного единства Евразии не в Киевской Руси, а в могучей и огромной Золотой Орде и считали, что у истоков русского суверенитета стоял Чингисхан, который дал Московскому княжеству идею всемирного царства. Развивая этот тезис, Трубецкой утверждал, что Евразия – это гигантская почва, общая у русских не с Западом и даже не со славянством, а с коренными жителями этого материка, которых принято объединять именем «туранских» или «урало-алтайских» народов. К ним он относил угрофиннов, тюрок (в том числе турок, татар, балкарцев, чувашей, якутов и др.), монголов и маньчжуров. Православие евразийцы воспринимали как особое соединение религиозных догм и образов с православной культурой. Эмигрантам импонировала мысль евразийцев о том, что вера русских силой своего горения переплавила улус Батыя в православное Московское государство. Всенародное православное чувство спаяло Русь в одно целое и управляло ею. Именно это, по их мнению, являлось главной ценностью русской истории.
В своем устремлении к новому учению беженство не замечало некоторые его «изъяны». Русь восприняла православие от Византии, а не от туранцев. Это общеизвестно. В русском национальном сознании православие прямо противоположно татарщине, что признавал и Трубецкой, но все равно настаивал на
Однако часть беженства оказалась солидарной с основным положением евразийцев, которое утверждало, что Россия – Евразия «может жить и развиваться только при наличии сильной и жесткой власти, принудительно организующей страну в целях социальных, хозяйственных, военных» [352] . Симпатию вызывал тезис о Советах как органе власти, которые из-за рубежа казались им органами народной воли, вот только надо наладить выделение в государственный аппарат «годных элементов из всех слоев населения» [353] . И сделать это должны были евразийцы, являвшиеся группировкой второй фазы революции, которая ставила своей целью преобразовать существующий режим путем устранения коммунистической партии и замены ее своей партией. Их идеи и программные установки вызвали активную полемику в различных слоях эмиграции, но, по словам Ф. А. Степуна, евразийство как культурно-политическое движение замолкло и сошло со сцены [354] .
352
Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн: Антология. М., 1993. С. 218.
353
Русская эмиграция во Франции (1850–1950 гг.)… С. 84.
354
Там же.
Достаточно интересно посмотреть на эти попытки выработки Третьего Пути через переписку одного из видных представителей национал-большевизма профессора-правоведа Н. В. Устрялова. Его положение харбинского отшельника позволяло критически, со стороны оценивать взгляды разнообразных направлений Третьего Пути, при этом иметь достаточно близкие политические отношения с представителями всевозможных эмигрантских общественно-политических течений. Накануне отъезда в СССР Н. В. Устрялов в Харбине в феврале 1935 г. собрал и перепечатал на пишущей машинке свою переписку с теми, кого он назвал «пореволюционерами»: «Моих корреспондентов настоящей переписки можно объединить общим названием «пореволюционеры». Ширинский-Шихматов возглавляет русский «пореволюционный клуб» в Париже. Перфильев – представитель «левых» евразийцев, отлученных пражским евразийским центром и по своим установкам весьма близких мне… Н. Н. Алексеев – старый мой знакомый по Московскому университету и ныне видный евразиец. И, наконец, Былов – мечущийся искатель, блуждающий между «Накануне» и младороссами.
Пореволюционеры – характерное явление в нашей эмиграции. Они оторвались от белой идеи и осознали историческую предметность советской революции. Но в то же время остаются в эмиграции и пытаются из-за рубежа – географического и идеологического – найти формулу, уловить смысл событий. Можно думать, что историк не пройдет мимо этих блужданий, исканий и размышлений» [355] . Действительно, трудно пройти мимо этого идейного наследия интеллигенции российского зарубежья. Несмотря на неоднократные попытки проанализировать взгляды пореволюционеров, только сама переписка, не предназначенная, как правило, для чужих глаз, позволяет увидеть оттенки и различия между теми, кого обычно относят к сторонникам Третьего Пути. Поэтому, несмотря на длинноты, имеет смысл более объективно, без предвзятости, без оглядок на заявления о «принятии субсидальной поддержки большевиков» [356] прочитать сохранившуюся переписку между сторонниками Третьего Пути.
355
Hoover Institution Archives. Hoover Institution on War, Revolution and Peace. Ustrialov N. V. Box 1. Folder 1. 7.
356
Квашонкин А.В, Лившин Л. Я. Послереволюционная Россия (проблемы социально-политической истории 1917–1927 гг.). М., 2000. С. 91.
Письмо Н. Н. Былова
«Париж, 20 марта 1928 г.
Глубокоуважаемый господин профессор!
В свое время я с громадным волнением следил по № «Русского альманаха» за Вашей перепиской с «всероссийским сменовеховцем» Лежневым. Вы утверждали национализм, который стержнем проходит через все приятие Ваше и революции, и советского правительства; точнее, – благодаря углубленному пониманию национализма, Вы подошли без эмигрантских трафаретов к революции и ее хозяевам. Лежнев подошел ко всему иначе: национализм – «барахло» и т. п.