Между двумя мирами
Шрифт:
Два ряда солдат вышли вперед. Первый ряд опустился на колено, второй застыл поверх их голов.
— Заряжай! — оторвать зубами кончик у бумажного патрона и засыпать порох в ствол, бумага самого патрона в качестве пыжа, пуля… Семен заметил, что практически повторяет действия заряжающих и, опомнившись, оглянулся, не заметил ли кто его волнения. Ему ведь еще двадцать, а уже доверил государь полк. Ну и что, что сам государь и друг его ближайший Петр Шереметьев еще моложе? На то он и государь, чтобы взрослеть в два раза быстрее остальных своих поданных. Семен еще раз оглянулся. Вон он, сидит на своем жеребце как статуя, только трубу время от времени
— Штыки примкнуть! За мной! Шагом! — бой барабанов отсчитывает шаги и задает ритм, одна минута до столкновения, десять секунд. — Ура! — бой.
Жеребец Личика всхрапнул. Идеально тренированное животное не отреагировало на раздающиеся со всех сторон взрывы и звуки выстрелов, лишь беспокойно переступило с ноги на ногу.
Полки поляков и русских пехотинцев смешались, и сложно было сказать, кто все-таки побеждает. Внезапно послышался громкий звук войсковой трубы, и русские начали очень синхронно отступать. Личик недоуменно переглянулся с Браницким, в глазах которого застыла тревога.
— Да какого дьявола происходит? — в сердцах вскричал гетман, наблюдая, как полки пехоты русских слаженно отступают, прикрывая раненных и оставляя на земле убитых. Они именно отступали, а не убегали, и те горячие головы, кто решился бросится за ними, тут же были проткнуты штыками. Последним шел молоденький офицер с перепачканной кровью шпагой, раненая левая рука которого висела плетью, а по кисти на землю капала кровь.
Поляки недоуменно застыли буквально на несколько секунд, но и этого хватило, чтобы русские отошли еще дальше, создавая довольно широкую полоску пространства между собой и противником, а потом послышался слаженный грохот и на поляков посыпались ядра, вновь заработавших пушек.
— Ах ты ж, Маска Боска! — Бруницкий ударил кулаком по луке седла. — Этот проклятый шпион сообщил, когда русские оттеснят наши полки на расстояние, пригодное для артиллерийского огня! Снимите его оттуда! — и он выхватил фузею из рук одного из замешкавших солдат, вскинул ее и плечу и выстрелил. Не попал, слишком далеко висел шар, и это только усилило его раздражение. — Пан Личик, выводи крылатых. Смети этих червей своими пиками, втопчи их обратно в грязь, откуда они повылазили! — заорал он, глядя, как гибнут остатки венгерской хоругви, которая пока не проиграла ни одной битвы.
— Но… — Богумил нахмурился. — Я не думаю, что сейчас подходящее время… Пока работает артиллерия…
— Твое дело не думать, а выполнять приказы! Заходи с флангов, идиот! Они не успеют развернуть пушки, когда вы возьмете разгон. Вашек! Выводи полки резерва! Возьмите эту проклятую высоту, а этого проклятого мальчишку можете даже ранить! Несильно, — тут же поправил
Личик тронул поводья. Он был недоволен приказом, но здесь в армии даже поляки старались придерживаться дисциплины, которой отродясь не было у них во всех других делах.
Проехав к своему полку, он встал перед ними, вытащил саблю, и, выбросив руку вперед прокричал.
— Рысью! Разгон на пехоту руссов! Пики опустить! Вперед!
Семен Голицкий даже сначала не ощущал своего ранения, но когда они стояли и ждали, пока сработает артиллерия, то почувствовал слабость, а рука повисла плетью. После первых же выстрелов из пушек, он ощутил головокружение, а затем какой-то солдат потянул его за сюртук.
— Твое благородия, шел бы ты в тыл. А то упадешь на поле и затопчут тебя крылатые. У их ить кони обучены людей топтать.
— Какие крылатые? — даже собственный голос доносился до Семена как через вату. В глазах начали прыгать круги, он уже потерял много крови и продолжал ее терять, но упрямо стоял, едва держась на ногах от накатывающей вместе с тошнотой слабостью.
— Так ить понятно какие, вон те, — и солдат указал куда-то в сторону, показывая, на несущуюся прямо на них живую силу из коней, с тяжелыми попонами и качественной защитой на головах, и сидящих на них верхом гусар, уже опускающих свои чудовищные пики. Дань традиции эти пики, но до сих пор эффективны и способны переломить ход битвы.
«Это конец», — пронеслось в голове у Смена, но он упрямо сжал шпагу, готовясь подороже продать свою жизнь. Крылья за спинами у гусар действительно выглядели очень эффектно.
Пушки перестали палить, и в наступившей на мгновение тишине раздалось зычное.
— Рысью! Ружья поднять! Готовсь! Пли! — из-за спины второго пехотного, получившего столь необходимую ему передышку вылетел наперерез гусарам Рижский драгунский. Драгуны с пиками не стали связываться, они подняли ружья и практически синхронно выстрелили, разорвав строй гусар и создав в нем бреши, тем самым смешав силу первого удара, который уже не станет столь эффективным, как был бы, если бы строй шел с неизбежностью волны.
После первого выстрела, драгуны на скаку сунули ружья в специальные сумки при седлах и вверх выметнулись в основном сабли.
Гусары не стали изображать идиотов. Пики попадали на землю и уже через полминуты сшиблись две волны. Истошно заржали лошади, обученные, невероятно дорогие, которые сражались наравне с хозяевами. Лязг стали и крики, поглотили внимание Семена. Он стоял, глядя на рубку кавалерии, и даже не заметил, как поступил приказ выдвигаться. Солдаты деликатно обошли своего раненного командира, подчиняясь приказу его заместителя, и вышли снова на передовую, к которой спешили полки резерва поляков.
— Эй, подпоручик, за стремя сумеешь уцепиться? — Семен моргнул и, задрав голову, с приоткрытым ртом смотрел на возвышающегося над ним коня и сидящего всадника. Летнее солнце вызолотило светлые волосы сидящего на коне юноши, создав вокруг головы сияющий ореол.
— Архангел Михаил, — полуонемевшими губами прошептал Семен.
— Вот так меня еще никто не называл, — юноша негромко рассмеялся. — За стремя цепляйся, герой, а то кровью изойдешь, кого я награждать буду? Я бы тебя в седло взял, но Цезарь не потерпит другого седока, так что давай, шпагу в ножны и поедем твое плечо перевязывать.