Между страхом и восхищением. «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945
Шрифт:
И тем не менее лондонский Сити создал и поддерживал — благодаря золотому стандарту и его привязке к британскому фунту стерлингов — действующую мировую валютную систему. Выдающееся властное положение страна занимала еще и как кредитор и экспортер капитала (подобно Франции, кстати). Вместе с тем для расширения конъюнктуры и развития структуры во всех промышленно развитых странах (за исключением США) жизненно важное значение имели глобальные поставки сырья. А в центре торговых потоков все еще находилась Великобритания.
Однако колоссальное ускорение процесса глобализации в этот период, которое можно сравнить разве что с концом XX столетия, было связано не только с ростом и интенсификацией производства, торговли и транспорта. Главным двигателем мировой гонки за «освоение» огромных
Вот почему необходимость поддержания промышленной и торговой экспансии военными интервенциями и политическими союзами нельзя считать просто навязчивой идеей «милитаристского» руководящего слоя Германской империи. Германия вступила в фазу действительной «мировой политики» и «мировой экономики», не имея для этого никаких инструментов кроме традиционного представления о балансе сил по образцу модели европейской пентархии [18] XVIII и XIX вв. Конечно, и тогда была «мыслима структура мировой торговли, в которой многие находились в лучшем положении и убытки несли лишь немногие… Но эта альтернатива лежала за пределами современного сознания» {83} .
18
Пять великих европейских держав того времени: Британия, Франция, Россия, Австрия, Пруссия. — Прим. пер.
Так, динамизация всемирно-экономического развития в десятилетия, предшествовавшие Первой мировой войне, всегда вызывала в качестве ответа проекты неомеркантилистской изоляции — т. е. создания защищенных военными средствами, максимально автаркических и территориально объединенных зон крупного хозяйства, доступ к которым конкуренты получали лишь ценой политических уступок. Даже страна, обладающая столь мощными внутренними ресурсами и рынками, как Соединенные Штаты, в войне с испанской колониальной державой считала необходимым закрепить и расширить военными средствами свои карибскую и тихоокеанскую сферы власти. Британский министр по делам колоний Джозеф Чемберлен выразил поэтому лишь общее мнение, заявив в 1897 г.: «Мне кажется, что время движется в сторону сосредоточения всей власти в руках крупных империй»{84}.
Англия как соперник и образец
В начале XX в. в центр мирового соперничества и межгосударственных сопоставлений выдвинулась, с немецкой точки зрения, прежде всего Англия. Эта страна, по территории, природным ресурсам и численности населения значительно уступавшая Германии, сумела сохранить империю, охватывавшую всю планету. Более того: маленькая Великобритания была первой и единственной «мировой державой» в истории, которая почти в точности соответствовала этому понятию. Если притязания вильгельмовского рейха впоследствии производили впечатление совершенно авантюристических, то Англия на основе куда более ограниченного исходного базиса сохранила позицию реальной (пусть и относительной) глобальной гегемонии, которая и явилась подлинным образцом.
Именно эта, ставшая анахронической, позиция мирового (рыночного) гегемона пробуждала ожесточенное недовольство — и не только в быстро развивавшейся кайзеровской империи. Ключевое словосочетание «война за английское наследство», предложенное Максом Ленцем в 1900 г. в его программном эссе «Великие державы», обошло весь мир{85}.
Вообще говоря, Германский рейх, выдвигая требование пересмотра прежнего мирового баланса сил, но забывая при этом о собственных колониальных амбициях в Африке и южных морях, любовался собой в роли защитника свободы народов. Во всяком случае, тост Вильгельма II в 1898 г. в Дамаске за «300 миллионов магометан», которых он уверял, «что германский кайзер во все времена будет их другом», содержал представление о том, что «молодая» империя в соперничестве со «старыми» великими державами — Великобританией, Францией и Россией — сможет рассчитывать на целый мир друзей и союзников.
Позорная неудача значительной для Британии армии, сражавшейся против кучки воинов-«африканеров» в джунглях в бурской войне (1899—1902), и скандальные поражения царской армии в войне против несравненно более мелких, но более подвижных воинских частей «молодой» японской империи (1904—1905) в самом деле как будто бы указывали на фундаментальные сдвиги в старом миропорядке. На фоне такого соотношения сил считалось, что в форме «сухой войны» (Дельбрюк) — т. е. гражданской и военной гонки вооружений, в которой Германия благодаря своей более высокоразвитой технике и организационной культуре будет постоянно наращивать силу, — можно будет постепенно вытеснить Англию, согнать ее с гегемонистскои позиции и установить по-новому сбалансированную систему мировых государств, которая предоставит «молодым» державам (и прежде всего, разумеется, рейху) большее пространство действий.
Смена ориентиров
Изменившаяся всемирно-политическая ситуация сопровождалась формированием новых внутриполитических группировок в империи и сменой их внешнеполитических ориентации. Отдельные буржуазные национал-либералы, свободомыслящие или «национал-социалисты» Наумана перед лицом обострившейся конкуренции империй и соперничества в строительстве военных флотов с Англией начали пересматривать свои традиционно англофильские и антироссийские позиции. Так, молодой наследник концерна «АЭГ» Вальтер Ратенау в еженедельнике «Цукунфт», издаваемом Максимилианом Харденом, в статье, опубликованной в июльском номере 1898 г. под заголовком «Трансатлантические предупредительные сигналы», обратил внимание на учащающиеся «англо-американские признания в дружбе»: «Готовится новый двусторонний союз, союз на море; и свободными за столом в этой игре двух пар (partie carr'ee [19] ) остаются углы».
19
Partie carr'ee (фр.) — увеселительная прогулка вчетвером; дуэль двух пар; обмен партнерами; любовь вчетвером. — Прим, пер.
Оба эти свободных угла занимали, на взгляд Ратенау, Германия и Россия, «германцы» и «славяне», совместно наследовавшие «романским народам» (читай, Франции). Российской империи Ратенау приписал при этом чуть ли не больше атрибутов молодой развивающейся державы, чем прусско-немецкому рейху: «Между тем на востоке вырастает молодой колосс, чьи ноги попирают половину Азии и Европы, а грудь и голова защищены неодолимым палладием православной веры. Все мы знаем, что борьба России с Англией за гегемонию в мире станет грандиозным зрелищем нашей и грядущей эпох». Что касается Германии, то он торжественно заключает: «Но нам все знамения указывают на Восток и Восход»{87}.