Между страхом и восхищением. «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945
Шрифт:
В конце концов поездка снова переросла в путешествие в Срединную империю, привлекавшую его еще больше. В Китае, как Паке объяснял одному петербургскому другу, он хотел «найти “ли”» — «благозвучное слово, означающее благородство, красоту, меру, врожденную учтивость и церемонность»{56}. В культе предков, конфуцианских законах, в учении Лао-Цзы о дао, но прежде всего в упорной силе самоутверждения китайских гильдий он нашел то, что искал: жизнеспособные остатки той духовной связи, которая, как он полагал, в «древнекитайском» обществе некогда охватывала носителей государственного авторитета и различные сословия и классы, поколения и национальности, даже живых и мертвых: возможно, что и в будущем она сможет все это снова охватить.
В благородном чиновнике
Охваченный «гордостью от высокого служения», Паке набрасывает кажущуюся довольно абсурдной программу преобразования немецкой колонии Циндао в «место самоосмысления, духовной работы, мышления»{58}, а также проект создания «масштабно задуманной… китайской службы в Министерстве иностранных дел». Во главе пекинского посольства, по его словам, следует «поставить человека, основательно знающего Китай, государственного мужа и ученого вместе»{59}.
Это идеализированное представление о мировой миссии нашло свое крайнее выражение в проекте специального инструмента германской политики: всемирного ордена «посланников» (Sendlingen) — прототипом которых явно был он сам: «Купе в поезде, каюта на пароходе… пусть станут монастырской кельей, а каждое путешествие за границы отечества — посланничеством, совершаемым в послушании внутреннему голосу. Наше бегство от мира будет направлено вперед, в одиночество, в сторону искушений и к величию космополитизма. Это время для нового ордена странствующих учеников… одухотворение земли германской сущностью»{60}.
Антизападные чувства западного человека
В «одухотворении земли германской сущностью» на долю Германии выпадала задача воспринять древние и новые идеи Востока и сплавить их с наследием Запада в «великом синтезе, культур». Политическая и идеологическая враждебность Паке к западным государствам и обществам коренилась как раз в прямом сродстве и соперничестве с ними. В этом он отличается, по крайней мере на первый взгляд, от представителей немецкого культурпессимизма и антимодернизма тех лет.
С другой стороны, Паке казался энтузиастом не только современной промышленности, перешагивающих границы коммуникаций и крупных достижений мировой экономики, но прежде всего городов. «Я постоянно ощущал притяжение городов… Все города как бы стремятся к невозможному. Они трагичны… Они неистощимые, труднодостижимые порождения поколений, как и я сам… Каждый город был некогда дерзанием… полным мужественной готовности даже ко злу, полным мужественной готовности возводить в самостоятельную категорию любую функцию человека… Для меня города важнее, чем государства, в них больше вечного. Сам я иногда кажусь себе неким городом»{61}.
Этот и подобные ему пассажи выдают автора и инициатора-практика, во многом опережавшего свой век. Но в таком всемирном охвате всегда присутствовала привязанность к почве. Все чересчур чужое, несоизмеримое немедленно «втягивалось и усваивалось» на романтически-буржуазный или романтически-имперский лад. Так, гигантские перспективы освоения новых пространств всегда содержали реминисценции просвещенного абсолютизма либо фаустовски-гётевского натур- или культур-идеализма. А в описаниях городов всегда чувствовалось нечто от посадского Средневековья с ренессансным налетом. Да и разработанная Паке после мировой войны вполне авангардистская идея «Европы городов» была скорее копией позднесредневековых городских союзов и тенденциозно игнорировала настоящие мировые метрополии. Города, по его мнению, должны быть уже сложившимися, не перешагнувшими за свои границы,
Лондон — первая мировая метрополия, куда попал 15-летний Паке, став учеником в мануфактурной лавке своего дяди на Оксфорд-стрит, — поначалу пробудил у него живой интерес. «Но я… уже вскоре затерялся в портовых территориях, парках, музеях колоссального города». Вместо того чтобы расширять радиус своих ознакомительных прогулок, он сидел «вечерами с шести до девяти… в библиотеке Гилдхолла и читал старые комплекты журнала “Дойче рундшау” с их замысловатыми, на редкость увлекательными спорами “за” и “против” Ницше»{62}.
В 1904 г. Паке — студент в Америке, менее чем через полгода после своего первого большого путешествия на Дальний Восток. Нью-Йорк поначалу привел его в восхищение, сменившееся впоследствии страхом. В одной из первых своих больших городских поэм («Атлантический город») он уитменовским стихом славит «поток жизни», вольно изливающийся здесь, — и все же видит (как позднее увидел Бертольт Брехт), что великий город овеян «дыханием погибели»{63}.
И наконец, он посетил всемирную выставку в Сент-Луисе, которая и была подлинной целью его поездки. Оттуда «проехал через несколько штатов до Денвера, писал для газет штата Миссисипи и набрал несколько ящиков книг для социального института Вильгельма Мертона во Франкфурте»{64}, В отличие от путешествий в страны Востока, никаких путевых очерков, посвященных этому раннему визиту в Америку, Паке не опубликовал. Но в его первом и единственном романе «Дружище Флеминг», в котором прослеживаются отчетливые автобиофафические детали, герой-немец решает возвратиться из Америки на родину. Предложение американского шефа героя финансировать его учебу в университете «ничего не давало ему», поскольку любое учение за океаном было бы «трудным и поверхностным». Ибо он ощущал «в себе силу и призвание стать не инструментом какого-нибудь крупного предприятия, нацеленного на извлечение прибыли, а исследователем земли»{65}.
В итоге Флеминг (как и сам Паке) изучает в немецких университетах «государственные», т. е. общественно-политические науки, следуя «изречению Наполеона, что политика — это судьба». В этом предмете он надеется «еще сделать открытия и наметить основы более высокого строя». А кроме того, он «одновременно приобретал тут прекрасное снаряжение для далекого похода, представлявшегося ему во снах наяву» {66} . При этом Флеминг (как и Паке) попадает в мир идей «социально-политических работ физика Эрнста Аббе, чье отношение к рабочим в его знаменитых оптических мастерских привело его прямиком к главным вопросам государственности» [16] . Вечерами же он просиживает в кружке, где «по-обывательски ограниченные кандидаты на сдачу государственного экзамена» спорят «с фанатичными евреями из России» {67} . И все же это нечто совершенно иное, непохожее на плоский, жесткий, громкий и бездуховный мир Америки.
16
Эрнст Аббе — физик и социальный реформатор, директор завода «Цейс» и фонда «Карл Цейс» в Йене, в чью собственность затем завод и перешел.
Гибнущий Париж
Действие романа протекает, вообще говоря, в Париже, куда Флеминг приезжает вслед за скульпторшей Бертой, которая из-за него покончила с собой, потому что он не смог полюбить и возжелать ее. Там он попадает под влияние профессора Фраконнара, «смелого, страстного, человека с макиавеллистским характером», лидера антиклерикально-антимилитаристского массового движения с синдикалистскими чертами, выдвигавшего лозунг «социальной войны».