Между страхом и восхищением. «Российский комплекс» в сознании немцев, 1900-1945
Шрифт:
Теперь перед Паке ясно вырисовывалась четкая линия будущих союзов: «Советская республика — наша стража на Востоке, мы — ее стража на Западе [90] … Взаимная поддержка с перспективой присоединения романских государств». Для этого нужна только твердая революционная воля: «Мы обязаны сейчас решительно встать во главе свободных народов, и тогда завоюем массы Франции, Румынии, Австрии, славянских народов. Величайшие завоевания — и без аннексий!» {427}
90
Ассоциация с названием немецкой патриотической песни «Стража на Рейне» (Wacht am Rhein). — Прим. пер.
Это, надо сказать, поразительно напоминает планы, которые он разрабатывал в своих статьях во время войны (1914–1915 гг.). Сам он ничуть
Революционная мобилизация
Теперь Паке был окрылен планами и лозунгами революционной мобилизации, которые выдвинули большевистские руководители перед лицом намечавшейся победы Антанты на Западе. Так, 3 октября в кабинете Радека он услышал об «историческом» ночном заседании ВЦИК и Московского совета. На нем было зачитано письмо Ленина, в котором тот — еще с больничной койки — призвал коммунистов России до весны поставить под ружье в Красную армию 3 млн. чел., а также подготовить продовольственные резервы: «1) чтобы отразить усиленное нападение Антанты на Россию, 2) чтобы быть готовыми поспешить на помощь германской рабочей революции, если ей будет угрожать англо-американский империализм…» В своем распоряжении о мобилизации Ленин в заключение сказал: «Богатые ресурсы и людские массы России и организационный талант германского рабочего класса снова вправят соскочивший с петель мир»{429}.
Опять возникает сомнение, говорил ли это Ленин в действительности. В позднейшей, отредактированной печатной версии его письма ничего похожего нет; здесь речь идет только о братской «помощи немецким рабочим, если обстоятельства поставят их в трудное положение в их борьбе за освобождение от чудовищ и зверей империализма» {430} . [91] Но Радек, видимо, передал Паке слова Ленина в таком виде. А тот, забыв дипломатическую осторожность, принял их за чистую монету и не мешкая отправил в Берлин телеграмму с изложением мнимого заявления Ленина: «Если требования немецкого пролетариата будут удовлетворены, Россия будет готова вместе с Германией выступить против Америки, Англии и Франции» {431} .
91
В полном виде цитата читается так: «Прежде всего удесятерим свои усилия по заготовке запасов хлеба. Постановим, что в каждом крупном элеваторе создается запас хлеба для помощи немецким рабочим, если обстоятельства поставят их в трудное положение в их борьбе за освобождение от чудовищ и зверей империализма»: Ленин В. И. Письмо Объединенному заседанию вцик, Московского Совета с представителями фабрично-заводских комитетов и профессиональных союзов 3 октября 1918 г.// ПСС. Т. 37. С. 99. — Прим. пер.)
В таком взбудораженном состоянии Паке в начале октября отправился в Германию. Тем сильнее ошеломило его то, что он там увидел. В Берлине царило «ощущение надвигавшейся катастрофы». В одном разговоре в Военном министерстве фон Герварт, выглядевший совершенно растерянным, охваченный пессимистическими настроениями, объяснил ему: «Lever en masse [92] ? Уже поднимали с 1914 года…» {432} Предложения о последней всеобщей мобилизации для принуждения к умеренному миру, публично высказанные в эти дни недолго пробывшим на посту рейхсканцлера принцем Максом Баденским, а также Вальтером Ратенау и другими, которые Паке с его московским опытом собирался поддержать, так и не были услышаны.
92
Поднять всех (фр.). — Прим. пер.
Дома во Франкфурте Паке 12 октября перед редакционным совещанием во «Франкфуртер цайтунг» еще раз проработал свои предложения по совместной с Россией революционной политике: «Зачитаю письмо Ленина. Обрисую позицию советского правительства, изложу свою альтернативу. Настроение весьма бодрое»{433}. Эта политическая «альтернатива» была теперь окрашена чуть ли не в национал-большевистские тона: «Если мы — совместно с Россией — не сделаемся самым революционным народом на земле и не социализируем всю Европу вплоть до южной оконечности Апулии и до лапландцев на Нордкапе, — то из нас ничего не получится. Для этого немецкому народу необходим процесс колоссального переучивания»{434}. На этот процесс, однако, он смотрел с мрачным сомнением: «Уточняю. Мы
В личных заметках Паке со все большей яростью обрушивается на прежде обожествлявшийся им немецкий народ, «который не заслужил ничего лучшего, чем сейчас в конце войны, сопровождавшейся безумными жертвами, оказаться в позе нищего; потому что это было глупо, тупо, хуже чем при безначалии… Лицемерный, завистливый сброд! Скопище рабов! Идиоты!.. А наши “герои” хотели выиграть войну против всего мира не гениальностью, а одной только грубой силой. Чтоб их черт побрал. Мне уже тошно смотреть на эту унылую серую военную форму, на лица измученных мужчин»{436}.
Когда он возвратился в Берлин, «настроение банкротства», охватившее всех, усилило его ярость и ледяное презрение, которое обратилось теперь и на символы прусско-германского имперского величия {437} . Все пошло шиворот-навыворот. Так, он слышал, «что против большевизма формируется “фронт от Вестарпа до Шейдемана”». Для него это было непостижимо: «Только этого еще не хватало! кое-кто поговаривает о том, что Иоффе будет снят… Тупость, растерянность, беспомощность! Ясного взгляда и твердой воли не найти» {438} . Все ужасным образом опровергало его прежние представления о мировом порядке: «Древнее германское кайзерство теперь действительно гибнет: как прусское, так и австрийское. Лишь теперь осуществляется 1806 год [93] … Вечерний сумрак над Западной Европой. Новые народы на Востоке, и на Дальнем Востоке, и на Дальнем Западе. Pax Americana» [94] . {439}
93
1806 год — переустройство Европы Наполеоном, конец Священной Римской империи германской нации, появление на карте Европы новых государств. — Прим. пер.
94
Буквально: «американский мир, мир по-американски» (лат.). Идеология доминирования США в мире. — Прим. пер.
4. Два цыпленка под одной скорлупой
Заигрывания Радека с Паке и намеки на возможный «союз» не были каким-то частным эпизодом, они вписывались в контекст смелой политики агрессивных «объятий» и экономического сращивания, которую после заключения Брестского мира проводило в отношениях с Германией советское правительство под непосредственным руководством Ленина.
Поскольку министр иностранных дел Чичерин и посол Иоффе недостаточно «деловито» вели переговоры о согласованных дополнительных договорах, Ленин в июне 1918 г. отправил в Берлин свое доверенное лицо — Ганецкого, занимавшего теперь пост главы государственного банка, и Леонида Красина — человека, известного в хозяйственных кругах. Бывший инженер, имевший опыт работы в немецких электротехнических фирмах, Красин был «принят самим старым Сименсом и целым полком директоров его фирмы». В сопровождении директора «АЭГ» Феликса Дейча он поехал на Западный фронт к Людендорфу, который обещал вывести германские войска из Южной России при условии щедрых поставок сырья военного назначения{440}.
Красин повел переговоры «с большим размахом». Если спешно сформированный «Российский синдикат» германской индустрии ставил себе целью добиться «участия в горнодобывающих, промышленных и текстильных предприятиях» в большевистской России и с помощью восстановленных на германские средства транспортных путей способствовать «экономическому проникновению в сырьевые районы», то именно эти планы создавали фон, на котором Ленин, в свою очередь, хотел форсировать тесное, централизованно контролируемое сращивание обеих стран и их народных хозяйств. Шесть миллиардов золотом и рублями, которые большевистское правительство обещало в качестве компенсации за национализированные немецкие фирмы, могли бы послужить мощным рычагом для внедрения немцев в российскую промышленность, и прежде всего в разрушенную транспортную отрасль. Красин, во всяком случае, подтверждал подобные концепции, когда в продолжительных беседах со Штреземаном, возглавившим руководство с германской стороны, заявлял, «что государственный социализм в России… и в практическом отношении отличается от государственного социализма в Германии разве что более сильным акцентом на интересы рабочих». В конечном счете Штреземан вынес из этих бесед впечатление, что, по-видимому, «идея германо-российского соглашения носится в воздухе»{441}.