Мгновение - вечность

Анфиногенов Артем Захарович

– Разрешите, товарищ старший лейтенант, - подхватил интонацию барановского рассказа Авдыш, и впервые за вечер улыбка тронула его безгубый, скорбно очерченный рот.
– Разрешите, товарищ старший лейтенант, я вам сыграю... Вам! развел он мехи баяна и понуро склонил крупную голову...

Венька слушать мастера-исполнителя не стал - ушел из столовой от греха подальше...

Как увязший в распутицу воз собирает доброхотов дернуть, вынести поклажу из трясины, так и "спарка" Гранищева, застрявшая в капонире чужого аэродрома: топчутся возле нее, рассуждают и гомонят любители подать совет... Вот-вот, казалось, дохнут холодные патрубки теплым сизым дымком и забьет хвостом старая.

Но

мотор не забирал, число болельщиков шло на убыль, а все вокруг укоряло Павла в медлительности, в задержке. Крылья грохотавших над головой "ИЛов" зияли рваными дырами, от их распущенных зениткой хвостов отлетала и пером кружилась в воздухе щепа; один самолет падал, не дотянув до аэродрома, и долго чадил и постреливал рвавшимися в пламени пожара снарядами, другой достигал посадочной полосы, но грубый удар приземления лишал раненого, как видно, летчика остатка сил, неуправляемая машина угождала в рытвину, вставала свечой. Санитарной машины не было. Молодые пилоты, прибывавшие из училищ и ЗАПов, тут же расхватывались "купцами" и спроваживались в боевые полки. Багрово-желтое к вечеру небо обещало на завтра все то, что происходило сегодня.

Гранищев подал в полк телефонограмму: "Спарка" барахлит, чужих рук не слушает, ждет своего механика"; прощаясь с хозяйкой, вручил ей банку сгущенки из бортового НЗ, а причитания женщины по своему раненому барашку ("Не найду бойца с рукой - издохнет") слушал и не слушал... "Кизяк есть, вода натаскана", - говорила хозяйка, вытирая об подол поднесенную ей яркую банку, робкой улыбкой колебля готовность Гранищева к отлету... Дома, когда били скотину, мать приготовляла воду, начищала и крошила приправу, а отец, сняв в катухе с гвоздочка фартук, правил самодельный, хорошей стали нож с упором на рукоятке. Потом, умытый и румяный, как с полка, он подсаживался к кухонному столу, и разговор между отцом и матерью шел не о мясном обеде, смягчавшем своим ароматом стойкий запах избяного жилья, а о том, сколько убоинки положить на холод, как ее растянуть подольше.

Ничего определенного хозяйке не сказав, Павел покинул ее, твердо про себя зная, что больше к ней не вернется.

– Правда - нет, будто ты на "ИЛе" "мессера" замарал?
– спросил его сосед механик самолета.

Павел, поглядывая, не пылит ли полковая полуторка с Шебельниченко, поддакнул.

– А если бы на "ЯКе"?
– спросил механик.

– Сперва к нему приноровиться нужно...

– Садись, пока свободен, - в великодушии, с которым предложил механик осмотреть его истребитель-"спарку", было что-то мальчишеское.

В ажурный вырез кабины Павел опустился быстро и легко: здесь все было ему под стать, все отвечало его хозяйскому чувству. Совершенно такие, как на "ИЛе", приборы расположены удобно, в тех же примерно точках панели, где он привык их видеть. Ручка управления, внизу защищенная от пыли брезентом, а вверху оплетенная эластичным шнурком, была прикладистей, чем ручка "ИЛа". Аромат кабины, настоянный на тех же маслах и бензине, показался ему тоньше. Мысленно украшая борт истребителя звездочкой, Павел связал с кабиной "ЯКа", с ее ароматом, с прикладистой ручкой возросшую в нем надежду пройти Сталинград и вдруг почувствовал, как он здесь беззащитен в сравнении с бронированным штурмовиком, с его кабиной, обложенной сталью, - как оголен он под прозрачным колпаком из плексигласа, за обшивкой из листового дюраля...

– Из чужой кабины да в свою?
– услыхал он голос подошедшего Баранова.

Гранищев спрыгнул на землю.

– Нравится?

– Парного молочка испил, товарищ старший лейтенант.

– Парного?

– Правду говорю.

–

А что твоя лайба, летать устала?

– Мотор не запускается.

– Ахты, старая, - тоном лошадника посочувствовал Баранов "спарке", как будто понимая причину ее непослушания.

Забибикал "ЗИС", и полковник Сиднев, приоткрыв дверцу, пальчиком подозвал к себе Баранова.

– Звонил Хрюкин, - сипло проговорил Сиднев, глядя летчику в ноги; охваченная тугим бинтом шея полковника не разгибалась.
– Прибыть для вручения награды не смог. Одна "пешка" удачно отсняла Нижне-Чирскую, другая мост разнесла, тебе и напарнику благодарность.

– Служу Советскому Союзу!

– Новенький?
– Сиднев глазами указал на Гранищева.

– Просится на "ЯК", я вам вчера говорил.

– Как это - просится? В баню просятся.

– Плачет: дайте, говорит, провозной, а нет, так вроде того, что он без провозного взлетит и сядет.

– На чем летает?

– Я объяснял вчера. Чугуевец он, товарищ полковник.

– В чем же дело?

– В ЗАПе попал на "ИЛы".

– Воздушный бой со штурмовиками затевать не буду!

– Он "мессера" на "ИЛе" сбил, товарищ полковник.

– Кто?

– Сержант Гранищев, мой однокашник.

– Подтверждения есть?

– Пепелище осматривал с воздуха лично. Закопал сержант "сто девятого".

– Очень просится?

– Житья нет, товарищ полковник.

– Дай ему пару провозных, посмотри сам... Если пойдет, потянет, с Раздаевым переговорю.

Плохо веря в происшедшую с ним перемену, под впечатлением похвалы Баранова: "Так всегда ее притирай, сержант, как в эти два полета, лучше не бывает", не представляя, во что все выльется, когда из госпиталя вернется Лена, - Гранищев почтительно и тихо восседал за ужином в углу столовой. Кроме всего прочего, на нем висела "спарка", необходимая полку. Вместе с неизвестностью, с тревогой в нем сильно было возбуждение от сделанного шага.

– Никто не знает, что происходит, - говорил капитан Авдыш, сидя над пустой тарелкой против Павла.
– Ни Баранов, ни майор этот, который всех учит, ни Сиднев,.. Никто!
– Голос его, не в пример вчерашнему, был тверд, даже резок, подбородок выставлялся победительно.
– Никто, - продолжал Авдыш.
– Всех разметало. С вынужденной шел, трех солдат встретил. Как в той песне: "Шли три солдата с немецкого плена...", потому все одной компании держались... Три солдата на пятачке, и все из разных пехотных дивизий, такой разгон... Других, напротив, сводит. Нахожу полк, являюсь в штаб - лейтенант Кулев, собственной персоной. Однокашник по финской. "Здорово!" - "Здравия желаю, товарищ капитан, - официально так, натянуто.
– Представьте рапорт, изложите обстоятельства..." Ах ты, думаю, Кулев... хотел ему напомнить, как он с перепугу медаль "За отвагу" подцепил да еще кубарь в петлицу... Плюнул. Потом его смыло, Кулева. Куда-то исчез... Егошин мнит из себя вершителя судеб, а того не знает, что ты от него улепетнул.

– Майора видели?

– Хорошо сделал, - Авдыш пропустил вопрос мимо ушей.
– Показал Егошину шиш. Все от него бегут.

– Не все, - заикнулся Павел.

– А не знаешь, так молчи! "Одесса" еще когда предлагал, давай, говорит, ко мне, штурманом полка. Да ловчила он, "Одесса", кому хочешь уши зальет. Я согласия не дал, Егошин и воспользовался...

– Майор - методист, - вставил сержант, чтобы быть справедливым.

– Методу знает, - кивнул крупной головой Авдыш, перекладывая планшет с левой стороны скамьи на правую.
– Это - да. Мастер! Любого за пояс заткнет... Помнишь, по танкам били? Ты ходил или нет?