Мгновение - вечность
Шрифт:
Не только послушать про Испанию, Павел хотел бы пообщаться с командармом. Благо авиация, объединяя своих солдат и уравнивая их общим для всех понятием "летчик", такую возможность предоставляет. Пообщаться с Хрюкиным как летчик с летчиком...
Но "виллис" скрылся за бараком, и мысли Павла приняли иное направление: а не дать ли ему по случаю окончания сборов кругаля? Не заявиться ли ему собственной персоной в полк, где служит Лена? "Вот не ждала!" - охнет Лена. "Сколько можно в прятки играть?" - скажет он.
Сбыться этим смелым замыслам было не суждено.
Хрюкин, наученный войной, знал, что в резервах у командира избытка не бывает, здесь резерв всегда в дефиците. А самолетами его армию снабжают не так, как во время Сталинграда. Поэтому в дополнение к ранее принятым мерам Хрюкин распорядился, чтобы полки обязательно задействовали свои самолеты, восстановленные в авиаремонтных мастерских, где годные к бою машины подчас простаивают впустую.
Так на руках лейтенанта Гранищева появилось предписание получить в мастерских "законченный ремонтом самолет "ЯК-1" заводской No 13649 и перегнать его через г. Рос-тов-на-Дону к месту базирования в/ч 15559", то есть в свой полк.
Авиаремонтные мастерские, куда командировался лейтенант, стояли в верховьях Дона, в населенном пункте Р.
В апреле сорок третьего года на трассовом
Трассовая база не так хорошо подходила для празднования не раз срывавшейся и потому особенно желанной награды. Главное ее неудобство заключалось в чрезмерной загруженности: верхнедонской аэродром пропускал маршевые авиационные полки из Сибири, с Урала, центра России в сторону Ростова, к южному флангу советско-германского фронта, и все множество хваткого, горластого народа, объяснением и оправданием любых деяний которого являлся всесильный клич "На фронт!", обслуживала небольшая столовая - пищеблок задыхался; один из полков отличившейся дивизии расположился на отшибе, в сорока километрах от Р., - там же, куда в целях разгрузки направлялись одиночные экипажи "дикарей"...
Капитан Чиркавый, быстро оценив обстановку в Р., заявил:
– Эта ярмарка не по мне! Подковку над землянкой приколотили - все счастье, другого нет. Вниз спустился, здравствуй, баба, новый год, тот же "Золотой клоп", за что боролись, на то и напоролись. Будто опять под Старую Руссу загнали. В столовой пичкают "вторым фронтом", ничего другого не светит... Кто как хочет, а я отсюда мотаю!..
Говорилось это с вызовом, в расчете на командира полка. После зачетных стрельб, когда Чиркавый принародно продемонстрировал, что нет в полку лучшего воздушного стрелка, чем он, Афанасий не успокоился, а, напротив, где только мог, выводил Веревкина на чистую воду. Ведь еще в ЗАПе как изощрялся Веревкин, оттягивая вылет полка на фронт, какие плел интриги сейчас, под Москвой, чтобы уйти из полка, перебраться в центр переучивания, осесть в тылу...
– Ландшафт по маршруту на Ростов бедный, - высказал опасение Веревкин. Одни весенние проплешины. Надо бы предварительно разведать местность.
– Если бы нас не ждали!
– отвечал Чиркавый.
– Осматриваться да расчухиваться некогда. Неужели в этой дыре киснуть? Надо идти на Ростов!
– Может быть, не сразу всем полком?
– сдавался Веревкин.
– Может быть, поэскадрильно?
– Я взлетаю первым!
– диктовал события Чиркавый, чувствуя себя на коне.
В Р., недавно освобожденном от оккупантов, авиаторам достался итальянский аккордеон, голосистый предвестник далекого пока "трофейного периода" войны. Аккордеоном любовались как игрушкой, ощупывали, несмело трогая сверкавшие клавиши и кнопки, потом какой-то моторяга, безвестный маэстро, вскинул "итальянца" на грудь, уронил голову, прошелся вверх-вниз по черно-белым ладам, разминая пальцы, извлекая божественные звуки, и - полоснул весенний воздух пронзительным русским напевом, заставлявшим забыть и себя, и войну, и заморский вид инструмента...
Так были возвещены торжества по случаю высокой награды.
Торжества приняли лавинный характер.
Вначале устраивались полковые официальные вечера с докладами о боевом пути и товарищеским ужином личного состава. Потом собирались эскадрильями. Далее по звеньям. Поэкипажно. Дружескими компаниями. В столовой, в землянках, на частных квартирах...
Обычай фронтового солдатского застолья, возрожденный Сталинградской победой, к весне сорок третьего года полностью вошел в свои права, и спрос на музыку был великий. Полк, расквартированный на хуторе, в стороне от Р., в этом отношении получил преимущества... Многие вообще считали, что он выгадал, разместившись с собственным джазом и первоклассным мужским дуэтом вдали от начальства. Если джаз-оркестр настораживал - в ту пору джазовая музыка многими не принималась, - то мужской дуэт пользовался всеобщим, безоговорочным признанием. Дуэт располагал отмеченной вкусом программой, с проникновенным запевом и такой же концовкой: "Когда не возвращается с заданья друг, сердца друзей сжимаются в железный круг"...
– аудитория встречала рефрен гробовой тишиной, провожала громом оваций. Тем бы и ограничиться... Нет! Гвардию должно отмечать по первому разряду, с привлечением всех творческих сил. Короче, надо вытащить на концерт нашего солиста, тенора, исполнителя популярных фронтовых песен... Славно бы, конечно. Солист-первач, аншлаг обеспечен, да ведь как его вытащишь? Не до песен нынче ему, бывшему штурману звена, не в голосе, наверно, погорел бельканто, как швед. Дня за три до ухода с северо-запада наш тенор, а по боевому штатному расписанию - штурман звена, завел свой экипаж к черту на рога, заблудился. Командир экипажа летчик младший лейтенант Дралкин, рискуя головой, приземлился на "ПЕ-2" в открытом поле, чудом, чудом спас самолет, никто не пострадал - отличный летчик Дралкин, как всем в полку известно. А штурман получил свое. С должности снят, понижен, поставлен рядовым штурманом. Провал переживает тяжело. Норовит как-то себя обелить, выгородить - пустые хлопоты, дело-то ясное, как день: блудежка... Все же с просьбой о концерте к нему обратились. Отказался. Стали упрашивать: "Гвардию" отмечаем, и ты свою лепту внес...", "Гостей позвали, вернее, гостью, летчицу Бахареву, она на хуторе транзитом...". Тут надо заметить, что младшего лейтенанта Елену Бахареву в бомбардировочном полку немного знали: прошлой осенью "Комсомолка" напечатала заметку, как молодая летчица Бахарева сбила под Сталинградом немецкую "Дору", и увлекательный, живо написанный рассказ корреспондента (был упомянут Баранов) читали вслух... С одного-то случая вряд бы Лену запомнили: много в ту пору всходило и быстро исчезало достойных имен, в штурмовой авиации, например, в полную силу разгоралось, может быть, одно имя из ста... Но вслед за "Комсомолкой" в эфире прозвучало радиописьмо, отправленное Дралкину на фронт с Урала: "Гриша, сыночек, московская газета напечатала о подвиге твоей ученицы!" Так узнали в полку, каких бойцов готовил в аэроклубе инструктор Дралкин. И вот она, его отличившаяся ученица, пролетом из Москвы на фронт застряла здесь и ждет, когда ее выпустят...
Был ли посвящен в эту предысторию разжалованный штурман, сказать трудно. Услыхав о приглашенной на торжества летчице, он и ухом не повел. Эка для любимца публики невидаль - гостья... Однако выступить согласился. А когда вышел да запел, так действительно равных ему в концерте не оказалось. Расчувствовался, себя превзошел: о чем не поплачешь, о том не споешь. Как человек искусства, терпящий несправедливость, как тенор, дар которого пользуется общим почитанием, он занял место за столом рядом с гостьей. Меховая армейская шапочка (нестандартного, правда, образца) служила как бы деталью вечернего туалета Лены, да и без этого
– грохнул кулаком по столу разошедшийся штурман.
– Дерьмо! Испугался взлета по колее, самим же проложенной при посадке! А взлетел бы, никто бы ничего и не знал, все шито-крыто!.." Видя, что оскорбленную летчицу удерживают в дверях и утешают, штурман, обращаясь уже не к Лене, а ко всем, кто топтался у входа, крикнул: "Летчик Дралкин - трус!"
Ну, тут он и получил свое.
И за гостью, и за летчика Дралкина, особенно потому, что самого Гриши Дралкина на праздничном ужине по случаю присвоения полку гвардейского звания не было.
В то время как полк гулял в верховьях Дона, отмечая "гвардию", экипаж младшего лейтенанта Дралкина, оставленный на северо-западе, проводил воздушную разведку в интересах фронта. Вместо тенора, разжалованного в рядовые, Дралкин получил другого штурмана, старшего лейтенанта Степана Кулева. Не совсем обычный создался экипаж: командир - младший лейтенант, штурман - старший лейтенант... Чего на войне не бывает! Летчики - младшие лейтенанты - и майоров имели в своем подчинении; с другой стороны, знаменитый штурман Ленинградского фронта Жора Правосудов в звании старшего лейтенанта командовал экипажем, где летчиком был капитан... Война!..
Штурман Степан Кулев переведен на повышение из братского полка, где, к слову, всего два человека - он, штурман Кулев, да летчик Анатолий Возничий были удостоены учрежденной недавно медали "За оборону Сталинграда". Толя Возничий, обмыв дорогую награду, погиб в разведке над Резекне, из сталинградского воинства Кулев в полку - единственный. О волжской баталии штурман отзывался скупо, как бы не желая тревожить тяжелых ран. Вспоминал иной раз места, по которым прошел, - хутор Манойлин, Конную, - как носились по степи, собирая битую технику... О боевых вылетах - ни слова: "Кто там был, тот не забудет, кто услышит - не поймет". Так что в дивизии имя Кулева, что называется, на слуху. Мужик не промах, еще на финской отмечен медалью "За отвагу". Силу свою знает. Как-то повезли летчиков на передний край, на рекогносцировку, а перед тем как прибыть авиаторам, весь расчет связистов-наводчиков на КП накрыло прямым попаданием. Кулев сел за рацию, и контуженный начальник смены в иссеченной осколками шинели и в остро пахнущих бинтах лобызал штурмана как родного: в связи Кулев мастак. С того и пошло. Авиаторы, когда фронт стабилен, - домоседы; отработав в воздухе, со своих КП не выбираются, а наш пострел везде поспел: дивизия, решая автономные задачи, привлекает его к радионаводке. Двусторонний обмен ведет образцово, обстановку в воздухе читает как с листа; такое сочетание: штурман в прошлом стрелок-радист... Поработал на переднем крае в интересах танков - получил награду. Тянет его на ВПУ, выносной пункт управления, играет связью. "Без связи, без телефона нет социализма", - учит Владимир Ильич", - ответствует Кулев на похвалы. Умеет быть перед начальством. Не мозолить глаза, не холуйствовать, именно быть. "За что награды?" - спросил его командир танковой бригады, видя две солдатские медали и два "боевика" на широкой груди авиатора. "Первый орден трудно получить, товарищ полковник, остальные как блохи скачут!.." Найтись, привлечь внимание старшего начальника, с достоинством подать себя - мастер. На последних сборах предстал Кулев перед штурманом ВВС, одним из столпов воздушной навигации. Молва не связывала с флаг-штурманом геройских подвигов, он был носителем и олицетворением иной ипостаси летного дела - штурманской точности. Столицы многих стран рукоплескали перелетам, в которых он, навигатор, ушедший в революцию из гимназии, неизменно участвовал также и в качестве переводчика. Так вот, вводную метра Кулев парировал в момент: "Путевую скорость определяю методом Майера!" - "Почему Майера?" сверкнул стеклами пенсне флаг-штурман. За столом - вся его свита, небесные Колумбы, творцы и блюстители канонов НШС - наставления по штурманской службе. "Навигационная наука не точная, как говаривал капитан Врунгель!" - браво ответствовал старший лейтенант, зная неотразимость в таких диалогах находчивой шутки. Флаг-штурман, "классицист", как он себя называл в память о гимназии, дававшей навык строгого мышления, арапистых штурманов не жаловал. За труды, положенные им в основание отечественной воздушной навигации, за умение единолично править обширной штурманской епархией, с умом и тактом отстаивая ее интересы во всех инстанциях, вплоть до высших, прозван он был "царем Борисом". И уже готов был высокий судия произнести свое "Нуте-с, милостивый сударь!", с чем обычно приступал к монаршему посрамлению и публичной выучке невежественных душ, когда внимание его привлекла пометка, заблаговременно сделанная в списке против фамилии Кулева: "к.ш.", курсы штурманов, и означавшая, что экзаменуемый - выпускник ШМАСа, в начале войны посланный на курсы штурманов. А курсы детище флаг-штурмана. Он хлопотал о них, добиваясь срочного, вне всякой очереди, создания, с цифрами в руках показывая, что для ста полков одни авиационные училища, только училища, штурманов не наготовят... Но и курсов, в первые месяцы войны посланных на брянский фронт, Кулев толком не окончил, был аттестован по текущим оценкам. Типичный практик военного времени, без сколько-нибудь серьезного фундамента. Нахватался вершков. "Методом Майера..."
"Спасал Еременко", - шепнул, подкрепляя условную пометку "к.ш.", начальник сборов, знавший Кулева, как и многие, понаслышке. Собственно, спас Еременко, раненного осенью сорок первого года, летчик Павел Кашуба, посадивший свой самолет километрах в семи от фургона с рацией РСБ, где дежурил Степан, так что радист и пилот даже не встречались. За спасательным рейсом, однако, за его перипетиями и последствиями Кулев следил пристально и ревниво. Узнав, что Кашуба на пути к дому восстанавливал ориентировку тринадцатым способом, то есть опросом местных жителей, Степан думал: "Я бы так не оплошал!" Когда дошло до него, что Еременко выхлопотал своему спасителю квартиру в Москве, на Ленинградском шоссе, в одном доме с известным писателем Симоновым, Степан сокрушался: "А мог бы мне!" Сюжет с генералом пользовался у слушателей большим успехом, драматичная история всех увлекала. Он рассказывал ее изредка, к подходящему случаю, совершенствовал, оттачивал детали. Понемногу эпизод под Борщевым в его устах менялся: летчик Кашуба сходил со сцены, а на первое место выдвигался штурман Кулев. И теперь, пол-тора года спустя, в дивизии, говоря о Кулеве, мало кто не добавлял: "Тот, который спас Еременко..." Этот развернутый эпитет, дошедший до армии, и пустил в ход начальник сборов, чтобы поддержать Кулева.