Мгновения счастья
Шрифт:
— Директорша? — Семенов даже попытался выглянуть в окно, но парень сказал:
— Не, отсюда не видать. С той стороны ихний дом.
— А она что?
— На звезды смотрит. Сидит на крыльце и смотрит. Час пройдет, а она все смотрит. — Парень покрутил головой и засмеялся: — Бабы у нас говорят, это она ворожит так. Брехня, конечно. А чего она там высматривает?.. — И вдруг парень отпрянул от окна и грозно прокричал в темноту: — Стой! На территорию запрещено!
И там, в темноте, прозвенел девичий смех;
— Минька, да ты что?
— Светка, что ли?
— О! Уж и не признал.
— Так
— Из рогатки?
— У меня, видишь, ружье.
— Ох, ты. Новый спит?
— Не, все думает.
— Я до него. В горком требуют.
Парень снова возник в окне:
— До вас, товарищ директор, с горкому. Вот курьер.
Тут и сам курьер появился в окне. Девушка, очень еще молоденькая смугляночка, похожая на цыганку. Прежде всего увидел Семенов ее красное ожерелье на тонкой шейке, темные своевольные волосы, не поддающиеся гребню. А потом уже разглядел ее сверкающую улыбку и темные глаза, тоже сверкающие от любопытства и еще от какой-то силы или власти, которую она знала в себе, но не до конца понимала, что это такое.
Все это милое, очень юное так щедро одарило Семенова, как недавно ветка, полная теплого и свежего дождя, о которой он почему-то вспомнил, едва только девушка появилась в темном окне. Он улыбнулся от радостной уверенности, что теперь все должно быть и обязательно будет так хорошо, как только он сам пожелает.
— Света! — счастливым голосом проговорил он. — Эх ты, Света!..
— А как вы знаете? — спросила девушка, не очень удивляясь тому, что новый директор знает, как ее зовут, и, щуря на свету свои темные глазки, доложила, что пришла от Нины Ивановны, которая просит, если только директор еще не спит, то чтобы немедленно…
— А если сплю?
— Ну так и спите себе на здоровье, — посмеиваясь, сказала Света, словно пропела что-то смешное. И деловым тоном добавила: — Так я скажу, что вы сейчас.
— Подожди, вместе пойдем. Я еще плохо дорожки ваши знаю. А ты, Минька, тут посматривай. Я скоро вернусь.
13
Нина Ивановна расхаживала по своему просторному кабинету и задумчиво слушала то, что говорил поздний посетитель — небольшой толстенький человечек. Его красное от постоянного пребывания на воздухе лицо казалось совсем уж раскаленным от возбуждения. Длинные, совершенно белые и остро закрученные усы угрожающе вздрагивали при каждом его слове. Он вынужден был все время вертеть головой, поворачиваясь в ту сторону, где находилась Нина Ивановна, отчего казалось, будто он покачивает головой, как бы сомневаясь в своих словах. Но в то же время говорил он горячо и с той болезненной убежденностью, какая появляется у человека, привыкшего к недоверию.
Человека этого Семенов уже где-то встречал, так он подумал, только войдя в кабинет. И еще он подумал, что Нина Ивановна совсем не слушает возбужденную речь своего посетителя. Что-то совсем другое, очень беспокойное, занимает ее, а краснолицый этот только мешает ее мыслям.
Наверное, так оно и было, потому что едва Семенов вошел, как она сразу же остановилась и торопливо, словно боясь, что ее не дослушают, заговорила:
— Вот как
— Да где-то мы уже встречались… — проговорил Семенов, но краснолицый радостно уточнил:
— Совершенно верно. Было это в самый первый час вашего прибытия.
Теперь и Семенов вспомнил, указывая рукой на потолок, сказал:
— Это вы там были?
— Совершенно верно! Там, на горке, недалеко от завода. Сады мы сберегли все-таки. И никому не позволим. Такое время, что я ко всяким случаям приготовлен, свое мнение отстаивая. Вот и теперь… — Повернув угрожающие усы в сторону Нины Ивановны, он в то же время искательно улыбнулся и продолжал: — Теперь, не встречая противодействия, однако, вынужден добиваться признания…
Совсем не обращая никакого внимания на все эти маневры, Нина Ивановна спросила у Семенова:
— Вы что-нибудь понимаете в глинах?
— Только как сапер. Ненадежный грунт. А если по правде, то знаю только, что кирпичи из нее делают. И крынки…
Словно какая-то пружина подбросила Илью Тарасовича, он взвился над креслом и коротким пальцем застучал по краю стола:
— Кирпичи! Вот именно, кирпичи! — выкрикивал он с неистовой мстительной радостью. — Кирпичи лепят из драгоценной фаянсовой глины. Посуду из нее надо делать, посуду, которой так нам не хватает. Изоляторы, кои все за войну перебили. А мы ее на кирпичи изводим. Варвары мы, дикари! Сами у себя воруем.
Скрестив руки на высокой груди и вытянув ноги под столом, Нина Ивановна посмеивалась. Темные глаза ее блестели. Было видно, что она все это уже выслушала и выдержала и ждала, как справится с таким натиском Семенов.
Обвиненный в варварстве и даже в воровстве, он ничуть не растерялся.
— А вы толком можете объяснить, в чем дело?
— Могу, — согласился Илья Тарасович, сразу успокоился и все спокойно доложил. Видно было, что не впервые ему говорить о больших залежах прекрасной глины, которую расходуют совсем не так, как надо, и не на то, на что глина эта предназначена самой природой.
Слово «глина» он произносил с такой нежностью, словно имя любимой женщины. Подумав так, Семенов представил себе Марию Гавриловну, как она сидит на крыльце и смотрит на большие южные звезды и трепетный свет дрожит в ее глазах. Любимая женщина! Да, конечно. Теперь, именно почему-то только теперь, в этом большом деловом кабинете, он понял, что любит ее и все его рассуждения о праве на любовь не имеют никакого значения. Он любит, и это значит — все права на его стороне, в том числе и главное право: бороться за свою любовь.
А Илья Тарасович все продолжал говорить о глине, за которую он неустанно и уже давно борется и пока что безрезультатно.
— Вот и вы тоже вроде как посмеиваетесь, — проговорил он обидчиво и высокомерно. — Только учтите: я ко всякому привык и насмешек не боюсь. А бороться буду до конца. Учтите это на все последующее.
— Да нет же, — горячо воскликнул Семенов, — Совсем я не над вами. И нисколько не посмеиваюсь. Вы меня просто обрадовали.
— Чем же это я обрадовал вас, позвольте узнать?