Мхитар Спарапет
Шрифт:
Жестокая судьба не оставила Гоар никакого утешения. Совсем недавно мир был так светел для нее, она была так весела, а теперь этот свет сменился непроглядной мглой, вместо веселья в ее душу вселилась скорбь: Гоар стала жестокой, сухой, молчаливой.
Было далеко за полночь: наступал рассвет.
Во дворе церкви, вокруг костра, сидели на камнях воины. Здесь были Владимир Хлеб, мастер Врданес, два русских драгуна, Есаи, Цатур и беспокойная, вечно сердитая Зарманд. Она вытаскивала заскорузлыми руками из горячей золы печеные бобы и раздавала товарищам. Положив несколько бобов на колени Гоар, она сказала:
—
Из церкви доносились стоны раненых. Женщины несли хоронить умершего воина. Старый, морщинистый служитель курил ладан и нетвердым шагом шел за покойником. В такие минуты злоба подступала к горлу Гоар, и она готова была кричать, проклинать бога, который был глух к людским страданиям.
Вражеские ядра продолжали разрушать Алидзор. Но воины, окружавшие костер, уже не реагировали ни на гул разрывов, ни на молитвы священника, провожавшего в последний путь ушедшего из жизни воина.
— Нет князя Баяндура, — вздохнул Цатур. — Что случилось?
— Известное дело, бьется с турками в ущелье Вайоц, — ответил Есаи.
— Кто это знает? — встрепенулась Гоар.
— Прибыл гонец. Он из воинов твоего отца, Гоар.
Гоар проглотила боб, не разжевав его. Слова Есаи встревожили ее. Сердце почувствовало недоброе. Вернется ли отец из ущелья Вайоц или падет в бою? В последнее время Гоар особенно тосковала по отцу. Он был теперь единственным ее утешением.
К костру подошел Агарон.
— Турки притихли, — сказал он радостно, уселся между Гоар и Зарманд, протянул руки к огню. — Холодно, может, поэтому.
— Да обречет их господь на вечное молчание, — произнесла Зарманд, воздев руки. — Змеи тоже свертываются от холода, но, как только теплеет день, они начинают шипеть.
— А мы снесем им головы, — улыбнулся Агарон.
— Н-да! — Зарманд вздохнула. — Много наших погибло, еще три-четыре дня, и уже некому будет защищать город.
Помолчали. Гоар смотрела сбоку на Агарона — лицо его было освещено. «Боже мой, как он похож на отца, — думала она, — тот же нос, огненные, чарующие глаза, такой же рот. И храбр, как отец».
Владимир Хлеб встал и отправился повидать жену и сына. Кто знает, что может случиться завтра? Врданес прислонился к стене. Зарманд и Есаи пошли к крепостным стенам. Не дай бог, уснут стражники и турки приставят лестницы и ворвутся в город. Все возможно.
Где-то вблизи прокричал петух. Агарон рассмеялся:
— Смотри-ка! Уцелел петушок золотой гребешок. Чудеса!
Гоар удивленно посмотрела на него. Как он может смеяться, когда весь мир полон горечи и крови? Странно!.. Но откуда ей было знать, что Агарон только что виделся с молодой женой, обнимал ее и что сердце юноши было наполнено радостью любви, песней и весенним звоном.
Петух прокричал снова, но никто не откликнулся на его зов. Гоар охватила дрожь. Было что-то жуткое и в смехе Агарона, и в пении петуха. Словно сова ухала над развалинами. Агарон потешно рассказывал о том, как вчера его «юнцы» разбивали турецкие лестницы, но Гоар больше не слушала.
В эту минуту, неподалеку от дворца Армянского Собрания,
Дальше терпеть становилось невмоготу.
Но напрасны были сомнения Тэр-Аветиса. Вот уже прошмыгнули возле часовни черные фигуры. На мгновение они скрылись и выросли затем перед ним. Кто-то положил руки на его плечи.
— Паша доволен, ему понравилось наше предложение, тэр тысяцкий. С великой любовью и почетом принял нас.
Тэр-Аветис узнал голос сотника Миграна.
— Дал клятвенную запись? — запинаясь, спросил он.
— Вот, возьми, — Мигран вручил ему свиток. — Поклялся на коране в присутствии всех своих пашей, европейских советников, мелика Муси и главного муллы. Нашему городу не принесет никакого зла, также и народу. Поспеши открыть городские ворота: паша готов и ожидает.
Тэр-Аветис, закрыв глаза, молился. В часовне царил глубокий мрак, и ни один из предателей не замечал, как дрожали его руки, губы, как текли слезы по бороде.
Он позвал одного из воинов, сидевших снаружи на карауле.
— Беги к Мхитару! — приказал он, еле сдерживая дрожание подбородка. — Скажи, пусть бежит, спасает голову. Скорей!
Потом вышел из часовни вместе с сотником Миграном, Пхиндз-Артином и другими заговорщиками и направился в темноте к городским воротам…
Мхитар возвращался от русских драгун к себе во дворец. За ним следовали Горги Младший, двенадцать телохранителей и оруженосцев. Они не зажгли факела, чтобы не разбудить спящих воинов. Спарапет шел усталой походкой, охваченный тяжелыми думами. Долгие сражения унесли две трети защитников города. От князя Баяндура не было новых известий, и положение Алидзора становилось крайне тревожным…
Вдруг на узкой улочке кто-то бросился ему в ноги. Мхитар вздрогнул: уж не изменник ли?
— Заговор, Верховный властитель! — закричал человек и поднялся с земли. — Беги, спасайся. Тэр-Аветис и сотник Мигран изменили нашему несчастному городу. Теперь они открывают ворота перед турком…
— Ты рехнулся? — зарычал Мхитар.
— Нет, к несчастью! Спеши, спасай свою жизнь, ты опаздываешь!..
Мхитар оттолкнул его, человек повалился, не издав ни звука. Это был посланный Тэр-Аветисом воин.
— Я опоздал, предал коварный, предал! — кричал Мхитар и, вырвав у Горги Младшего трубу, затрубил отрывисто, тревожно, затем бросился с обнаженной саблей к городским воротам…
Агарон продолжал беззаботную беседу. Подходили к огню проснувшиеся воины, горожане, юноши. Они здоровались, желая доброго утра, и отправлялись на стены. Лишь Гоар не покидало непонятное беспокойство, сердце ее ныло от предчувствия недоброго.
Неожиданно со стороны ворот послышался глухой шум. Словно обвалилось что-то прислоненное к церковной стене. Врданес насторожился. Гоар невольно схватилась за трепещущее сердце. Шум усилился. И тут же отрывистые звуки трубы возвестили о тревоге. Кто-то истошно прокричал: