Мичман Изи
Шрифт:
У мистера Верзиланса был ещё один пунктик: поскольку он считал артиллериста первым человеком на корабле, то среди других своих достоинств мнил себя навигатором. Он мог привести десятки случаев, когда во время кровавых схваток капитан и все офицеры были убиты или ранены, и тогда командование кораблём переходило в руки артиллерийского офицера.
— Так вот, — частенько говорил он, — если артиллерийский офицер не овладеет навигацией, он не сможет взять на себя командование кораблём. Боцман и плотник — простые практики, но артиллерист — учёный или, во всяком случае, должен быть им. Стрельба, сэр, это наука: у нас есть свои углы
26
Траттория — харчевня, трактир (ит.).
Придерживаясь таких принципов, мистер Верзиланс приобрёл для своей библиотеки «Руководство по навигации» Джона Гамильтона Мура и продвинулся в изучении навигации не дальше той точки, на которой он застрял при изучении «Искусства артиллерийской стрельбы», то есть на самом пороге науки, при всех своих математических выкладках. Нужно отдать ему должное: он занимался науками по два-три часа в день, и не его вина, что науки ему не давались. В его голове всё перепуталось: все эти углы прицела и линии наводки, синусы и косинусы, снаряды и заряды, логарифмы и алгоритмы, квадратура и квадранты, градусы и радиусы — всё смешалось в его бедном мозгу, который едва мог вместить четыре основных арифметических действия. «Слишком большая учёность доводит до сумасшествия», — сказали как-то одному из апостолов. У мистера Верзиланса, правда, не было достаточно ума, чтобы сойти с ума. И чем больше он читал, тем меньше понимал, и учёность отягощала его мозг, как свинец, что не мешало ему гордиться ею и высказываться не иначе, как в «математических терниях», имея в виду «термины».
— Насколько я понимаю, мистер Изи, — сказал однажды комендор Джеку во время их перехода на Мальту, — вы занялись наукой навигации. Это похвально, в вашем возрасте давно пора.
— Да, я могу опустить перпендикуляр и назвать все тридцать два румба компаса в прямом и обратном порядке, — сказал Джек.
— Но вы ещё не проходили дисперсию компаса? — спросил Верзиланс, подразумевая девиацию компаса.
— Нет ещё, — ответил Джек.
— А знаете ли вы, что корабль, совершающий кругосветное плавание, описывает параболу?
— Мы это ещё не проходили, — ответил Джек.
— И что угол падения любого тела равен углу тангенса?
— Очень может быть, — ответил Джек, — что синус ему не по вкусу.
— Вы ещё не приступали к пятигонометрии?
— Нет, ещё не приступали.
— Тригонометрия — ерунда по сравнению с пятигонометрией! Чтобы её освоить, нужно быть семи пядей во лбу.
— Вероятно, это так, — ответил Джек.
— Тогда-то вы узнаете, что параллели пересекаются.
— Две параллельные прямые, продлённые в бесконечность, никогда не пересекутся, — возразил Джек.
— Простите, это не так, — сказал комендор.
— Простите, это так, — сказал Джек.
Доказывая
— Параллели никогда не пересекаются, — ответил Джек, вытаскивая учебник Гамильтона Мура.
Верзиланс и Джек крепко поспорили, после чего решили обратиться к высшему авторитету, мистеру Джоллифу, который с улыбкой сказал:
— Эти линии — параллели, но это не те параллели, которые не пересекаются.
Таким ответом они оба остались довольны, поскольку он доказывал, что они оба правы. Джек правильно делал, что спорил с Верзилансом: если бы он принял на веру все утверждения комендора, признав его учёность, у него в голове воцарилась бы такая же путаница, как и у самого Верзиланса. Они ни разу не встретились, чтобы не поспорить, а так как в конце концов Джек оказывался прав, то это шло только на пользу его учению. Когда он наконец стал разбираться в навигации, то обнаружил, что его оппонент ровно ничего в ней не смыслит. Ко времени, когда они прибыли на Мальту, Джек с грехом пополам мог выполнять штурманскую работу.
На Мальте Джек попал в новую историю. Хотя Гадинг не мог навредить ему, всё же он искал случай отомстить Джеку, и это желание росло у него тем больше, чем популярнее становился Джек среди команды. Но в данном случае речь идёт о его врагах — боцмане и буфетчике. Джек и Мести продолжали вести свои разговоры на баке, и объединённые ненавистью к нему, боцман и буфетчик стали верными союзниками. Истхап, вступая на ночную вахту вместе с боцманом Биггсом, надевал теперь свою самую красивую жилетку, и они не упускали случая почесать языки по адресу нашего героя.
— По моему лищному мнению, — сказал однажды вечером Истхап, теребя оборочки своей рубашки и поглядывая на Джека, стоявшего неподалёку, — джентльмен должен вести себя благородно, и ежели он проповедует разные идеи насщёт равенства и прощие либеральные взгляды, он должен так и поступать.
— Вот именно, мистер Истхап, это вы верно сказали. И у него нет таких прав, чтобы оскорблять другого джентльмена, не хужее его самого, только потому, что тот не обедает за капитанским столом. И спрашивается: за что? За то, что этот джентльмен высказывает в открытую такие же взгляды, как у него самого!
Здесь мистер Биггс хлестнул плетью по камбузной трубе и посмотрел на Джека.
— Да, — продолжал Истхап, — я ощень сомневаюсь, чтобы этот парнишка вёл себя на берегу так же заносчиво, как здесь. Вот увидите: придёт времещко, когда я надену свой гражданский клиф, тогда я смою кровью нанесённое мне оскорбление, не я буду, мистер Биггс!
— Будь я проклят, если не проучу одного мерзавца, который стащил у меня штаны!
— А деньги, мистер Биггс, у вас все деньги остались целы? — спросил буфетчик.
— Я не считал, — ответил боцман величественно.
— Конещно, джентльмен выще этого, но мало ли вокруг ходит молодщиков, нечистых на руку? Вы и представить себе не можете, мистер Биггс, сколько часов и других ценностей пропадало у публики, когда я прежде гулял по Бонд-стрит.
— Во всяком случае, я могу сказать вот что, — произнёс боцман, — я всегда готов дать удовлетворение любому джентльмену, стоящему даже ниже меня по положению, если я оскорблю его. Я не настолько высоко ставлю свой чин, хотя и не болтаю о равенстве, как некоторые другие, чёрт бы их побрал!