Мичман Изи

Марриет Фредерик

— К нашему стыду, сэр, обманули, — признался Джек.

— Как вам это удалось и зачем?

Джек более подробно рассказал о том, что его заставило пойти на обман, — о своей любви, о препятствиях, ставших на его пути, о желании остаться на берегу и обо всём, что произошло.

— Ну ладно, у тебя есть какие-то смягчающие вину обстоятельства, но врачи не заслуживают никакого прощения. Попробовал бы кто-нибудь из здешних хирургов сыграть такую шутку со мной, он у меня так легко не отделался бы, не будь я губернатором! Однако это дело нешуточное, мистер Изи. Вами допущено серьёзное нарушение дисциплины, и завтра утром мы займёмся этим вопросом.

А на следующее утро сообщили, что в гавань вошёл пакетбот из Англии. После завтрака на берег доставили письма, и губернатор послал за Джеком.

— Мистер Изи, вот вам два письма. К сожалению, на них печати из чёрного сургуча. Надеюсь, в них нет вести о смерти кого-нибудь из ваших родственников.

Джек

молча поклонился, взял письма и удалился в свою комнату. Первым он вскрыл письмо от отца.

Дорогой Джон!

С большим прискорбием извещаю тебя, что твоя бедная мать умерла, исчахнув в ожидании золотого века. На протяжении двух последних лет она дожидалась его, сидя в углу у камина, и уж не знаю, от разочарования ли или по какой другой причине, но она покинула сей мир, несмотря на все старания доктора Миддлтона спасти её. Невольно приходит на ум пословица о Магомете и горе — не так ли и она, не дождавшись, когда царствие небесное придёт к ней, сама отправилась, как я надеюсь, в царствие небесное. Она была доброй женой, и я всегда позволял ей поступать по-своему. Доктор Миддлтон считает, что причина её смерти ему не ясна, и настаивает на вскрытии, но я философ и не разрешил — ведь бессмысленно искать причину после следствия. Но я сделал то, что она не позволяла мне при жизни: я обрил ей голову и исследовал её череп как френолог, и весьма примечательно, что мои исследования подтвердили истинность высшей науки. Я приведу тебе их результаты: решительность — сильно развита, доброжелательность — выражена слабо, сварливость — чрезмерная, почтительность — не слишком большая, чадолюбие — очень велико, к моему удивлению, поскольку у неё был только один ребёнок, воображение — сильно развито, ведь ты помнишь, дорогой мальчик, у неё голова была вечно забита разными глупостями; другие способности выражены умеренно. Бедняжка, она преставилась, оставив нас оплакивать её, ибо никогда не было лучшей жены и матери. А теперь, мой мальчик, я вынужден просить тебя выйти в отставку и прибыть домой как можно скорее. Я не могу обходиться без тебя, мне нужна твоя помощь в великом предприятии, которое я замыслил. Близится время торжества борьбы за равноправие, униженные и оскорблённые поднимают голову, воспламенённые моими речами, но я стар и немощен. Я желаю передать тебе свою плащаницу, как тот пророк, который когда-то оставил её другому; тогда я, как и он, воспарю к славе.

Любящий тебя отец Никодимус Изи.

«Из письма явствует, — подумал Джек, что моя мать умерла, а отец — сошёл с ума».

Некоторое время наш герой пребывал в мрачном настроении, обливался слезами, вспоминая мать, которую если не очень уважал, зато сильно любил, и прошло не менее получаса, прежде чем он вспомнил о другом письме. Это было письмо от доктора Миддлтона:

Дорогой мальчик!

Хотя мы с тобой не состоим в переписке, но зная твоё доброе расположение ко мне, я беру на себя смелость черкнуть тебе пару слов по праву человека, следившего за твоим развитием с младенчества. У меня нет сомнений, что к настоящему времени ты уже избавился от чудаческой философии своего отца. Именно поэтому я посоветовал тебе уехать из дома, и надеюсь, что не ошибся: как молодой человек, не лишённый здравого смысла, и наследник крупного состояния, ты, очевидно, уже успел убедиться в ложности его идей. Твой отец сообщил мне, что он попросил тебя вернуться домой, и если в твоих глазах моё мнение чего-нибудь стоит, позволь мне заверить тебя в настоятельной необходимости твоего возвращения домой. Большое счастье для всех, что ваше поместье — майорат, иначе вскоре ты стал бы нищим, ибо трудно предугадать, в какие ещё долги твой отец может влезть в своём помешательстве. Он уже уволен с должности мирового судьи по приказу лорда-наместника из-за его выступлений с речами, направленными на подстрекательство недовольных крестьян к бунту и неповиновению. Здесь имели место случаи поджога, так вот несколько раз видели, как твой отец танцевал и бесновался с криками ура вокруг горящего стога сена. Он разогнал сторожей и разрешил всем браконьерам охотиться на своих землях. Короче, он не в своём уме. Хотя я далёк от мысли применять к нему насильственные меры, я всё же считаю совершенно необходимым, чтобы ты вернулся домой и взял в свои руки управление поместьем. Для тебя нет никакой надобности заниматься профессиональным трудом, имея восемь тысяч фунтов годового дохода. Ты уже отличился в сражениях, теперь уступи место тем, кто нуждается в этом ради хлеба насущного. Благослови тебя Господь, в надежде вскоре увидеться.

Твой покорный слуга Г. Миддлтон.

Оба письма давали повод для раздумий.

Никогда ещё Джек не предполагал, что отец может зайти так далеко в своих заблуждениях. С течением времени Джек всё меньше хранил верность идеям отца, но иной раз по привычке отстаивал их. Однако теперь у него как бы открылись глаза — тому способствовало глупое, почти бесчувственное письмо, написанное отцом в связи со смертью матери. Ещё некоторое время Джек предавался печальным размышлениям, когда, взглянув на часы, заметил, что наступило время обедать. В молодости горе не лишает аппетита, а притворяться, что горе у него глубже, чем на самом деле, Джек не хотел. Поэтому он переоделся и спустился в столовую серьёзный, но с сухими глазами. За обедом он мало разговаривал и вышел из-за стола тотчас же после обеда, передав губернатору два письма, полученных им из дому, и попросив у него разрешения посоветоваться с ним по поводу писем завтра утром. Гаскойн последовал за ним в его комнату, и тут Джек поделился с ним своим горем. Чтобы развеять его печаль, Нед принёс бутылку вина и стал утешать его в меру своих сил и способностей. Прежде чем лечь спать, Джек раскрыл другу всю душу и все помыслы, получившие у того полное одобрение. Потом, пожелав спокойной ночи, Джек бросился на постель и моментально заснул.

— Ясно только одно, — сказал губернатор утром, возвращая письма Джеку, — что твой отец совсем спятил. Я согласен с мнением доктора, по-видимому, человека разумного, что тебе следует немедленно вернуться домой.

— И бросить службу насовсем, сэр? — спросил Джек.

— Что ж, должен сказать, что ты не совсем пригоден к ней. Конечно, мне будет жаль расстаться с тобой, ведь у тебя такой чудесный дар к приключениям, и мне больше не придётся слушать твои побасенки, которые ты рассказываешь по возвращении из плавания. Однако, насколько я понял со слов капитана Вилсона, он взял тебя на службу для того, чтобы она помогла тебе избавиться от некоторых вздорных идей, а не из необходимости овладеть морской профессией.

— Думаю, что так оно и было, сэр, — ответил Джек. — Что касается меня самого, я едва ли понимаю, зачем пошёл на службу.

— В погоне за голубой мечтой, мой милый. Однако оставим эту тему. Теперь вопрос заключается в том, каким образом уволиться со службы и вернуться домой, чтобы позаботиться о своём поместье. Тут я со всей ответственностью заявляю, что берусь устроить это дело прямо на месте, не обращаясь ни к адмиралу, ни к капитану. Я возьму ответственность на себя, и ты можешь отправляться на родину с пакетботом, который в среду отплывает в Англию.

— Благодарю вас, сэр Томас, я вам очень обязан.

— А вас, мистер Гаскойн, я, конечно, отправлю с первой же оказией на ваше судно.

— Благодарю вас, сэр Томас, я вам очень обязан, — повторил Гаскойн слова Джека, кланяясь.

— И будьте добры, не ломайте себе больше рук, пожалуйста, — продолжал губернатор. — Влюблённым это ещё как-то простительно, а вам нет.

— Простите, сэр, если любовь оправдывает сломанную ногу мистера Изи, то я полагаю, что дружба обязывала меня, по крайней мере, сломать себе руку.

— Попридержите язык, сэр, или я сломаю вам шею из прямо противоположного чувства, — заявил губернатор шутливо. — И заметьте, молодой человек, я буду хранить это дело в тайне, так как связан честным словом, но позвольте мне посоветовать вам впредь служить на совесть, так как служба — ваш хлеб. Уже давно пора разлучить вас с мистером Изи, дружба с ним может плохо закончиться для вас, Гаскойн. Вы должны понять, что если бы не снисходительность капитана и первого лейтенанта к Джеку, он не удержался бы на службе ни одного дня и давно был бы уволен со службы, чего вы не можете позволить себе.

Выслушав последнее замечание, сделанное довольно суровым тоном, мичманы немного помолчали, потом Джек спокойно заметил:

— И всё-таки, сэр, я не думаю, что был очень плохим офицером.

— Верно, мой мальчик, но в тех случаях, когда обстоятельства требовали от тебя мужества и преданности долгу. И если бы ты поступил на флот с твёрдым намерением сделать карьеру, флот мог бы гордиться таким офицером. Даже теперь ты мог бы стать отличным офицером, если тебя взять в ежовые рукавицы и ограничить в средствах, ибо ты уже научился подчиняться, что совершенно необходимо для того, чтобы научиться командовать. Но не будем больше говорить об этом: мичман с годовым доходом в восемь тысяч фунтов — явление, абсолютно недопустимое на флоте, особенно если он решил жениться.

— Надеюсь, вы одобряете мой шаг, сэр?

— Мне трудно сказать что-нибудь об этом, не зная других достоинств невесты, кроме тех, что у неё миленькое личико и она происходит из одного из самых благородных семейств Сицилии. Однако я согласен, что различие в религии жениха и невесты — веский довод против такого брака.

— Я готов оспаривать этот пункт, — заявил Джек.

— Боюсь, что этот пункт послужит поводом для споров в вашей семейной жизни больше, чем ты думаешь, Джек. Однако каждый человек сам кузнец своего счастья, недаром говорится — как постелешь, так и поспишь.