Мичуринский проспект
Шрифт:
Гарик только вышел из больницы. Он ходил на концерт хардкорной группы. На выходе, по оконачнии мероприятия, ребят поджидали фашисты. Они, как ни трудно догадаться, хотели встретить антифашистов, но почему-то шесть ударов ножа в пузо поймал Гарик, который никакого отношения ни к тем, ни к другим не имеет.
Во дворе уже зажглись фонари, дождь красиво рябил на желтом конусе света, мы остались стоять у входа в подъезд, под козырьком. Я достал пачку, Штакет жестом попросил поделиться. Мы закурили.
– - Штакет, а ты так и не пошел никуда учиться?
– - Неа... Год погулять решил.
– -
Штакет утробно гыкнул и расплылся в широкой улыбке, даже если он полноценно не смеялся, то обязательно выдавливал откуда-то из глубины себя смешок.
– - Но, со следующего года обязательно собираюсь!
– - А куда?
– - Пока не определился, на что-нибудь творческое.
Иван вскоре вышел, и мы, натянув капюшоны и затарившись пивом в палатке, пошли к остановке. Сначала ехали в троллейбусе, что-то обсуждали, Штакет нюхал, потом нырнули в метро, что-то обсуждали, Штакет нюхал... Мне казалось, что запасы его неистощимы. Он нюхал часто. Но видимо мало. Наверняка именно для этих целей, он и пересыпал зелье в маленькую, диаметром меньше ноздри, склянку с пробкой.
На Новослободской, прямо на трамвайных путях нас ждали человек пятнадцать. Кого-то из них мы знали, кого-то нет, но, какая разница? Из этой толпы Бунин сразу выудил зорким глазом Гарика. И тут же, при всех, потребовал предъявить боевые шрамы.
– - Да у меня там бинты.
– - Эх, какая досада, -- расстроился Бунин.
Клуб стоял в пятнадцати минутах ходьбы от станции, на тех же самых трамвайных путях. Весело и шумно, мы, наконец, добрались до заветного подвала. Внутри даже ремонта не делали. Просто поставили где бильярд, где бар, а где низенькую сцену, благо места хватало -- я насчитал семь комнат. Сборный концерт был в разгаре -- играли какие-то модники, бестолково, но громко -- на танцполе слэмилось несколько парней и девчонка.
Мы прошли в отдельный зал, для групп, как я понял. Там стояло несколько деревянных грубых столов, с такими же лавками и все. Больше не было ничего. Компенсация за гримерку. Мы заказали на всех еще пива. Штакет высыпал немного порошка на стол.
– - Штакет, ну не здесь, -- Гарику не понравилась детская непосредственность наркомана.
– - Лан, пойду в другое место.
Количество алкоголя в моей крови достигло уровня, когда забота о будущем, а конкретно о проверке на наркотики просто перестает существовать, есть только текущий момент, которым нужно насладиться. Я проследовал за Штакетом.
Он заметил меня, когда открывал кабинку туалета.
– - У тебя там еще осталось?
– - поинтересовался я.
– - Решился?
– - Штакет снова улыбнулся, -- для тебя найдется.
Мы закрыли за собой деревянную дверь, изуродованную свастиками и прочей чепухой. Штакет высыпал на крышку бачка унитаза остатки из колбы. И разделил карточкой на две равные горки. Он в сотый раз свернул трубочкой купюру и протянул ее мне. У меня не получилось осилить всю свою порцию. Штакет мне помог. И мы вышли к сцене.
Вокруг парня из нашей компании собралась толпа. Он с какими-то непонятными целями толкнул здоровяка, которые был выше его на голову и шире в плечах раза в два. Здоровяку это не понравилось.
– - Да ладно те, -- вступил я в разговор с амбалом, так как чувствовал прилив
– - А хули он толкается?
– - парировал амбал, впрочем без агрессии.
– - Извинись перед ним, -- повернулся я к небольшому но отчаянному парню. Он ничего не ответил, просто потому, что не мог связать двух слов и слабо понимал, где находится и чем занимается.
– - Он не в себе, -- снова обратился я к амбалу, -- в конце концов, это ж слэм. Забей. Что нам, русским, делить. Лучше хачей пиздошить. Ты же правый?
– - Да.
– - И чо, гоняешь хачей?
– - Ага. Месяц назад мы вдвоем с корешем на четверых здоровенных прыгнули. Получили, конечно...
Он, ясное дело, врал, но конфликт был исчерпан.
9.
Солнце уже начало пробиваться сквозь сплошные серые тучи, асфальт подсыхал понемногу, зима подходила к концу, напоминая о себе невысокими и почерневшими горками снега на лысых газонах. Одурманенные молодостью, солнечными лучами и предвкушением теплого лета, девчонки и парни выскакивали из своих берлог и стряхивали с себя зимнюю спячку навстречу наступающей, полной красок и впечатлений, весне.
Каждый хочет и имеет право на счастье. Беда в том, что у меня никак не выходило представить себе в чем и как оно воплотиться. У меня не получалось его визуализировать, когда я думал о своем месте под солнцем, фантазия рисовала абстракции. Я загнал свою трагедию куда-то глубоко в сердце, и она, всей своей тяжестью, лишила меня способности радоваться хоть чему-то.
Второй семестр был в самом разгаре. У меня так и не вышло наладить отношений со своими сослуживцами. Я стал изгоем, нет, не благородным, с горящим взглядом пассионарием, а жалким и безвольным мальчиком для битья. Система перемолола меня окончательно, ей понадобилась меньше года. От того я пытался погрузиться в учебу: в скучные, неинтересные для меня правовые дисциплины, мрачную историю России и бестолковое изучение испанского. В этом я не видел никакой пользы и развития для себя. Погружаясь в эти буквенные нагромождения, я просто уходил от гнетущей реальности. Такая учеба сродни беспробудному пьянству.
Из всей группы меня не презирал только Сизый. Еще я много общался с Иваном, ему скучно было одному ездить в шарагу, и я всегда составлял ему компанию. Иван потихоньку становился моим другом, но он сразу почуял во мне слабину, а от того он относился ко мне с большой долей пренебрежения. В Иване жило что-то животное, он жил по законам стаи, опираясь в отношениях с одногруппниками на инстинкты. Особенно не выделяясь из бурлящей злобой серой массы роты, он гармонично социализировался.
Сизый же брал другим. Он никого не гнобил и не унижал, он выделялся, однако не имел на этой почве никаких проблем -- доброжелательность, активное пьянство и веселый нрав помогли ему добиться расположения товарищей.