Мидзу Акаи
Шрифт:
Он не думал об этом. Он бежал за мечтой.
По кругу…
Тысяча лет счастья
Сити-го-сан.
Это твой праздник, Мурасаки. Счастливые числа 3–5–7. Тебе 7 лет. И вновь, как несколько ноябрей назад, ты вместе с остальными детьми в центре всеобщего внимании. Разноцветные кимоно, праздничные одежды, приветливые лица.
Немножко тревоги в глазах и бесконечное доверие к взрослым.
Твоя ладонь в моей руке. Я веду тебя в храм. Там, рядом с другими родителями я тоже буду молиться о здоровье и благополучии самых маленьких. Я буду благодарить
Сити-го-сан. Ты улыбаешься. Ты получаешь в подарок красно-белую палочку, приносящую тысячу лет счастья, и звонишь в храмовый колокол.
Пусть он никогда не замолкает.
Моё сердце слушает.
Старый, брошенный, ненужный
Всё. Жизнь кончилась. Вернее, она продолжалась инерцией тела, но на самом деле давно кончилась. Это происходило каждый раз, когда ничего не хотелось; ни ласковой ладони, ни приветливого слова, ни чужого раздражения, что вдруг сам того не ожидая, вызывал.
Сперва он разозлился на старушенцию Барто. Это по её чудной прихоти зайцы оставались на скамейках, а слоны всё шли и шли, качаясь на досках. Зачем слону доска? Тоска, – думал он, замечая странную особенность говорить в рифму.
– Сейчас мил-ай, – проскрипели рядом. Он решил – ему. Хотел было покобениться, да вовремя заметил, что старая женщина, присевшая поблизости, с умилением смотрит на птах, разбрасывая крошки хлеба.
– Бабуля, давай его возьмём, давай? – раздался ещё один голос. – Смотри, какой хороший.
– Что ты, детка, он же старый, мама ругаться будет, скажет – я хлам из дома, вы – домой.
– А мы не выдадим. Мы его вымоем, и как будто бы это ты подарила, давай? – девочка сжала найденного медвежонка, словно того собирались у неё отнять.
– Он плохой, – не унималась бабушка.
– Нет, хороший.
– Если бы был хороший, его бы не бросили.
– А его не бросили, его забыли, – доказывала кроха. – Правда, тебя забыли? – Она глядела в глаза-пуговицы и улыбалась.
– Забыли, значит, не нужен, – упорствовала бабуля всё тише, – она видела, как внучка гладит нос-сердечко, как смотрит на плюшевое чудо-юдо не отрывая взгляда и, махнув рукой, замолчала.
А он тем временем отогрелся. Только ухо, какого не было уже полгода, внезапно заболело.
Будь что будет, решил медвежонок, прикрывая глаза.
Открыл он их только когда провалился во что-то белое, воздушное, пахнущее абрикосом. Его тёрли и скребли, и укутывали в полотенце.
– Ты нужный, мне очень-очень нужный, – шептала перед сном маленькая девочка в новое фланелевое ухо.
Пожалуйста, люби
Грусть навалилась. Неудачное стихотворение.
– Не надо больше. Иди сюда.
Идёшь. Садишься рядом.
Мотто, мотто аиситэ. Люби меня. Пожалуйста, люби.
Innamoramento
В глазах людей, подпевающих этой рыжей бестии, невообразимое чувство сопричастности. Песня, песня. С утра не даёт покоя. Вертится в голове.
Восемь, девять, десять. "Innamoramento"…
Ты говорила, для счастья надо сделать 99 журавликов-оригамо. Останавливался на трёх. Больше не выдерживал.
Еду к тебе. Дом № 20. Чётный по нечётной стороне. Странность, парадокс. В шаге от него сорок девять. Ничего не понимаю в градостроительстве. Мне бы только тебя найти. Дала адрес, называется. Вечно ты со своими шарадами. Почему не сказать прямо? Прямо не интересно?
Я всё больше тебя… Теперь ты догадайся, попробуй.
"Innamoramento"…
В Ханое
Мой друг, ну вот я и в Ханое.
Пара дней в стране, где ты чуть не отравился и не отправился к праотцам.
Готов к любому развитию сюжета, но, пожалуй, это единственный город на земле, что вызывает во мне чувство необъективности и глубокой неприязни. Мне безразлична «лавка ремесленников», так же как а-ля Опера, созданная по образу и подобию парижской, не волнует мавзолей Хошимина и совершенно не вызывает никаких эмоций музей армии, что тут же неподалеку.
Одно название – Ханой – рисует чужое солнце. Возможность выпить кофе, любуясь памятником Ленина, не вдохновляет, а моя давняя привычка складывать салфетку квадратом, вызывает скрытую улыбку персонала, что могло бы раздражать в любой другой стране, но не тут.
А может город ни в чем не виноват, и Нья-Чанг не такое уж плохое место. Не знаю.
Лазурь воды подлизывается к белому песку, тот становится серым от гнева ли от скуки… пальмы шумят здоровенными листьями по-особенному мирно. И ничто не трогает. Даже пионер, идущий к статуе Будды.
Может быть, мне просто не хватает тебя, и я нахожу причины быть равнодушным. Я соскучился. Мне бы знать, куда ты уходил. Был ли здесь или на три шага ближе. Одно греет: это место – один из пунктиров твоей жизни. Скоро мне будет столько же, сколько было тебе.
Не полюблю. Ни страну, ни город. Они понимают, как ни странно, и благодарны хотя бы за то, что тих, спокоен и скоро уеду.
Падает снег
Падает снег. Легко. Белый, пушистый. Ранним – ранним утром. Пики башен врезаются в темень, в самый снегопад. Поднимаю голову, гляжу в воронку. Снег, снег, большими тихими хлопьями.
Жду. Боюсь пропустить. Волнуюсь. Выцепляю из толпы заинтересованные взгляды. Не то. Не те. Знаю. Проверяю интуицию. Тишина. Перестал тебя чувствовать. Вот уже несколько дней.