Миф «Ледокола»: Накануне войны

Городецкий Габриэль

«Боюсь, что слишком длительное пребывание в таком неудобном положении может повредить вашим перспективам повести несколько позднее за собой всех нас. Дело в том, что у Уинстона нет настоящего наследника, ему нет альтернативы. Сейчас я убежден в том, что Эрни Бевин не годится для этой роли. Антони (Иден) мыслит слишком традиционно, чтобы стать великим лидером, у других также не хватает нужного склада ума и характера… Я обсуждал перспективы выдвижения вас в лидеры с самыми разными людьми, от Нэнси Астор до тех, кто выше и ниже ее по занимаемому положению. Я понял, что такая возможность всех их привлекает»⁴³.

И действительно, когда Криппс в начале июня 1941 года был отозван в Англию для консультаций, «Таймс» в передовой

статье выступила за использование его «исключительных способностей поближе к дому… повышая качество представительства лейбористской партии в высших органах власти страны».

Назначение Криппса, хотя и инициированное русскими, явилось для обанкротившегося правительства последней попыткой предотвратить образование советско-германского блока после полного разгрома Франции. Создалась необычная ситуация, когда Криппс, деятель левого меньшинства парламента, будучи откровенным противником политики своего правительства, оказался на исключительно важном посту британского посла в единственно крупной европейской державе, которая сохраняла свою независимость.

Падение Франции и назначение Криппса не изменили, а, казалось, наоборот укрепили господствующую политическую линию. Правда, на какой-то момент потеря союзников на континенте подстегнула Англию пойти на сближение с Россией. Однако предпринятые шаги оказались слишком неадекватными и запоздалыми. Форин оффис практически противился назначению Криппса, по-прежнему представлявшего в парламенте воинствующее левое крыло, утверждая, что любой «настоящий герцог» был бы лучше принят в Москве. В середине июля Орм Сарджент, занимавшийся «идеологическими» вопросами помощник заместителя министра иностранных дел, выступил с важным меморандумом, в котором опроверг бытовавшие тогда суждения, что Германия и Россия неизбежно передерутся между собой. Россия сможет оказывать решающее влияние на ход событий только в том случае, если она непосредственно вступит в войну на стороне Англии:

«Что касается весьма решительного шага — начала превентивной войны против Германии на данном этапе, то Сталин скорее всего не решится на это из страха перед немецкой военной мощью, не желая затевать войну с великой державой, что, в основном из-за внутриполитических причин, уже давно является основополагающим принципом советской внешней политики, а также учитывая, что Германия вряд ли выйдет из войны с Великобританией без всяких потерь и скорее всего воздержится от вторжения в Советский Союз в этом году, особенно если Советское правительство окажется достаточно сговорчивым».

Чтобы воспрепятствовать триумфальному шествию Гитлера, Сталину лучше всего «продолжить сотрудничать с ним и поддерживать хорошие отношения».

Этот реалистический и глубокий анализ был затем извращен детерминистским и заидеологизированным отношением к России. Всякая попытка вбить клин между Сталиным и Гитлером считалась напрасной тратой времени, так как «ни один из диктаторов не посмеет отвернуться, опасаясь, что другой вонзит ему топор в спину». Поскольку и Сталин, и Гитлер считали Британскую империю «заклятым врагом», легко было предположить, что «их аппетиты приходят во время еды». Поэтому в Форин оффис господствовала точка зрения, согласно которой советско-германские отношения перерастут в союз. Так что бесполезно пытаться оторвать Россию от Германии. В конце концов диктаторы «перессорятся из-за добычи, но это произойдет, видимо, лишь по окончании войны, так что не стоит учитывать возможность ссоры при оценке трудностей и опасностей, с которыми Германия может столкнуться в ближайшем будущем». В отсутствие четкой политической линии этот меморандум, высоко оцененный Галифаксом, был представлен Черчиллю и различным разведывательным ведомствам и постепенно превратился в основополагающую линию в отношениях с Москвой⁴⁵.

Оценка, данная Майским незначительным переменам в политике Англии, в общем соответствовала действительности. Он считал, что даже если Черчилль станет диктатором, внешняя политика фактически

останется в руках Галифакса, имя которого в глазах русских ассоциировалось с Мюнхеном. Повторяя знаменитое предостережение Сталина, сделанное им в марте 1939 года о том, что русские не намереваются «таскать для других из огня каштаны», Майский указал, что хотя русские не хотели бы победы Германии, «они не собираются воевать с ней ради Англии»⁴⁵.

В ходе войны на Западе русские выступали с новыми дипломатическими инициативами, чтобы поддержать решимость союзников к сопротивлению. Новый посол Франции Эрик Лабон встретил в Москве исключительно теплый прием. Здесь надеялись, что назначения Лабона и Криппса свидетельствуют о решимости Англии воевать и сводят на нет угрозу России со стороны Германии⁴⁶. Хотя контакты с Западом стали более продуманными и взвешенными, они, тем не менее, не были единственным направлением советской дипломатии. Как отмечал Криппс, Сталин «пытается участвовать в двух играх… поручая одну Молотову, а другую Вышинскому! (заместителю министра иностранных дел)»⁴⁷. Однако одержанные Германией победы все более затрудняли русским ведение двойной политики. В августе 1940 года они предложили Англии заключить пакт о ненападении, подобный пакту Риббентропа-Молотова. Встречные предложения Крип-пса были отвергнуты месяц спустя не потому, что Сталин предвидел, что переговоры Молотова в Берлине «укрепят связи между СССР и нацистской Германией», а из-за непосредственной угрозы, которую представляли для России немецкие действия на Балканах⁴⁸.

Итак, русские стояли перед дилеммой, которая становилась все более острой по мере ускорения Германией подготовки к вторжению. Открытый зондаж мог вызвать возмездие со стороны Германии. С другой стороны, было немыслимо отказаться от столь трудно налаживаемых контактов с Западом, тем более, что опасность англогерманского примирения угрожающе вырисовывалась на небосклоне.

Глава 5. «Общность судеб» или план «Барбаросса»?

Гитлер и Сталин: идеологи или прагматики?

В решении Гитлера напасть на Россию есть загадка. Операцию «Барбаросса» трудно связать напрямую с данным в «Майн кампф» обетом «покончить с постоянным обращением немцев на юг и запад Европы и направить взоры на земли, лежащие на востоке»¹. Широко распространено мнение, согласно которому Гитлер давно хотел покончить с Москвой как с центром «иудейско-большевистского мирового заговора»². Другие полагают, что логика и образ «спасителя континента» не должны заслонять в военной политике Гитлера связи между расчетом и догмой, стратегией и идеологией, внешней политикой и расовой теорией³. Однако, такие утверждения едва ли помогут нам понять процесс выработки политики в конкретной ситуации и приведут к детерминизму в объяснении хода второй мировой войны. С другой стороны, практически невозможно отбросить идеологические мотивы и утверждать, что в основе внешней политики Гитлера целиком лежал прагматизм.

Большинство историков придерживаются удобной компромиссной точки зрения, которая позволяет им обойти спорный вопрос, утверждая, что «ради неумолимого следования поставленным перед собой целям (Гитлер) был вынужден соотносить свои методы с новыми обстоятельствами»⁴. Другие, как например, Эберхард Екель, считают, что в рамках своего идеологического кредо Гитлер серьезно рассматривал альтернативу установления контроля над континентом. Однако, если отбросить попытки психоанализа, искаженного предвзятыми выводами, историкам не удалось убедительно доказать, что, начиная с сентября 1939 года, Гитлер последовательно шел по тропе войны ради достижения своих идеологических мечтаний — создания благоприятных условий для завоевания России.