Миф «Ледокола»: Накануне войны

Городецкий Габриэль

Второй предпосылкой для проведения в жизнь вспомогательной стратегической линии, помимо соглашения с Россией, было присоединение Испании к Тройственному пакту. 18 ноября Гитлер проинформировал министра иностранных дел Италии графа Чиано о том, что придает важнейшее значение вступлению в войну Испании и захвату Гибралтара для нанесения удара по британскому военно-морскому присутствию в Средиземноморье. На следующий день Гитлер имел встречу с испанским министром иностранных дел. Чтобы подтолкнуть Испанию к действиям Гитлер безбожно врал, хвастая об успешном завершении подготовки к операции «Морской лев». В действительности же подготовка к операции застопорилась летом во многом из-за неспособности люфтваффе добиться превосходства в воздухе в битве за Англию. Хотя отсрочка была сделана под благовидным предлогом исключительно плохой погоды, 17 сентября вторжение было отложено на «неопределенный срок». Германия, по утверждению Гитлера, «начнет нападение даже зимой, если можно будет рассчитывать на 3–4 недели хорошей погоды». К большому разочарованию Гитлера, Серрано Суньер не разделял его уверенность, заявив,

что Франко полон решимости не ввязываться в войну⁵⁸.

Отзвуки краха переговоров и средиземноморской стратегии донеслись уже на следующий день, когда Гитлер встречался в Вене с президентом Венгрии. Гитлер обрушился на Россию, назвав ее препятствием на пути создания «великой мировой коалиции, простирающейся от Иокогамы до Испании». Теперь он признавался, что меньше полагается на соглашение, а «больше на орудия реальной власти». Весной он рассчитывал иметь 186 первоклассных ударных дивизий, включая 20 моторизованных. Хотя он и не брал на вооружение принцип кайзеровской Германии «много врагов — много чести», но был полон решимости не уступать русским ни в Финляндии, ни в балтийских странах, ни на Балканах. Неожиданно он заговорил о России более воинственным тоном. «Россия, — сказал он, — висит над горизонтом, как грозная туча…принимая, в зависимости от вовлеченных в ее орбиту стран, либо империалистическое, либо русское националистическое, либо международно-коммунистическое обличив»⁵⁹.

Роковое решение в отношении России быстро приближалось. Вернувшись в гостиницу, Гитлер составил телеграмму Муссолини, который просил о помощи, провалив вторжение в Грецию 28 октября. Гитлер неохотно согласился, пообещав помощь в конце зимы, но сделав многозначительную оговорку: «Весной, не позднее начала мая, мне хотелось бы получить назад мои войска…»⁶⁰ Гитлер был, видимо, также вдохновлен румынским диктатором маршалом Антонеску, который просил его воспользоваться случаем и помочь Румынии отомстить России за нанесенную ей обиду. Однако Гитлер не раскрывал до конца своих карт⁶¹.

Несмотря на диаметрально противоположные свидетельства, у Сталина было искушение поверить, что берлинская встреча была лишь увертюрой к длительным переговорам⁶². Занимая непримиримую позицию, он фактически вгонял последний гвоздь в гроб континентальной стратегии. 26 ноября Молотов изложил советские контрпредложения. Хотя в них выражалась готовность принять участие в четырехстороннем пакте и заняться перераспределением сфер влияния, эти предложения подрывали концепцию Гитлера, требуя подписания новых секретных протоколов, которые подтвердили бы позицию России в буферной зоне и ее интересы на Севере Европы и Балканах. В предложениях содержалось требование вывести немецкие войска из Финляндии, которая по всем признакам должна была стать протекторатом России; пересмотреть режим турецких проливов и создать военно-морские базы «в непосредственной близости от Босфора и Дарданелл либо с помощью долгосрочной аренды, либо силой с использованием договора о взаимопомощи между Советским Союзом и Болгарией». Попытки Шуленбурга смягчить позицию Советского Союза успеха не имели⁶³.

Это переполнило чашу терпения. Как только ответ Молотова попал на письменный стол Гитлера, тот принял решение. 5 декабря генерал Паулюс ознакомил Гитлера с итогами военных игр, которые он проводил в течение ноября. Они продемонстрировали различные подходы германской армии и Гитлера к целям войны; армия упорно предполагала, что решающая победа будет одержана на начальной стадии войны. Новый подход Гитлера проявился, когда он сообщил высшему командному составу, что «вопрос о европейской гегемонии будет определяться в России». Поэтому решение напасть на Россию означало, что от «периферийной стратегии» следовало отказаться. Однако поскольку итальянцы терпели поражение в Греции, требовалось отправить туда хотя бы минимальное количество немецких частей, чтобы вытеснить англичан. Гитлер не мог, очевидно, допустить создания сильного английского фланга на юге, пока он будет занят кампанией против России⁶⁴.

Если осенью «периферийная стратегия» замышлялась как часть большого наступления в Средиземноморье против британского господства, то новые планы предусматривали лишь серию разрозненных операций. Перемены были разительны: отвлекающие действия стали оборонительными по своей природе, ликвидация же России стала решающим моментом новой агрессивной стратегии. Вторжение в Грецию, отметил Гальдер, было предпринято «вне контекста и проводилось в тесной координации с планами в отношении России. Его задачей теперь было обеспечение южного фланга Германии и устранение серьезной опасности перед началом наступления на Россию»⁶⁵.18 декабря рекомендации высшего военного командования были внесены в директиву N 21.

Германия и превентивная война

Рассматривая содержащиеся в книге «День-М» обвинения Суворова о том, что советская мобилизация спровоцировала немецкую мобилизацию и нападение на Россию весной 1941 года, не следует забывать, что вермахт планировал вторжение в Россию еще в начале лета 1940 года, что было откровенным актом агрессии⁶⁶. Немецкие военные постоянно отрицали возможность контрнаступления русских. Генерал-майор Эрих Маркс, которому была поручена разработка первой версии плана, ворчал даже, что Красная Армия не в состоянии «проявить любезность и напасть» на немцев⁶⁷. Легко понять, что аргументы Суворова основаны на апологетике Гитлера, а не на советских архивах, с которыми

ему было бы полезно ознакомиться. Изображение войны в качестве превентивной меры было впервые сделано Гитлером в день начала наступления⁶⁸.Он повторил эту мысль в октябре 1941 года, обратившись с призывом посылать зимнюю одежду солдатам на русский фронт, и разъяснил, что в мае «обстановка была столь угрожающей, что не было сомнений в стремлении России обрушиться на нас при первой же возможности»⁶⁹. Этот аргумент, разумеется, произвел большое впечатление на его ближайшее окружение, не знакомое с военными планами. К примеру, Рудольф Гесс писал матери из плена осенью 1941 года: «Немногие избранные должны решать будущий ход событий на века вперед иногда с помощью единственного акта. Я имею в виду фюрера, решившего упредить нападение большевиков: настоящее значение этого решения будет признано лишь в более поздние века»⁷⁰. Пытаясь скрыть трудности, возникшие в ходе осуществления «блицкрига» в России, Гитлер повторил в мае 1942 года, что «если бы он слушался плохо осведомленных генералов и ждал, а русские в соответствии с их планами украдкой напали бы на нас, мы вряд ли смогли остановить их танки на отличных автострадах Центральной Европы»⁷¹.

Представление о войне как о превентивной было, естественно, возрождено немецкими генералами на Нюрнбергском процессе и в их мемуарах начала 50-х годов. В благоприятной обстановке «холодной войны» они попытались оправдать энтузиазм, проявленный при подготовке плана «Барбаросса», утверждая, что поддержали решение Гитлера начать превентивную войну с целью сдерживания советской экспансии⁷². Однако архивные материалы свидетельствуют о том, что немецкая разведка таких сведений вообще не поставляла. Даже Паулюс, который был бы рад представить такие данные в Нюрнберге, неохотно признал, что «в наше поле зрения не попали какие-либо факты, свидетельствовавшие о подготовке Советского Союза к нападению». Такой же вывод сделан в мемуарах Гудериана. Фельдмаршал Манштейн отмечает, что расположение советских войск не говорило о намерении нанести удар⁷³. Еще в сентябре 1940 года, когда разрабатывались планы нападения, генерал-лейтенант Кёстринг сообщил Гальдеру, что Красная Армия после чисток полностью разрушена, и ей понадобится не менее трех лет, чтобы достичь имевшего ранее уровня⁷⁴. Изучая схемы развертывания советских войск, немцы не обманывались относительно мобилизации. Они исключили возможность превентивного удара, признавая явное намерение русских создать «пункты концентрации для обороны», откуда они в лучшем случае могли бы предпринять изолированное и ограниченное контрнаступление⁷⁵. Эта оценка была преднамеренно искажена пропагандистской машиной вермахта, чтобы «создать впечатление, что… русские концентрируют силы и «готовы к атаке», а немецкое наступление — вынужденная в военном отношении мера»⁷⁶.

Идея превентивной войны как важного элемента военной доктрины глубоко укоренилась не в советской, а в немецкой военной традиции. Фридрих Великий поднимал эту проблему в своем произведении «Антимакиавелли»⁷⁷. Мольтке Старший разрабатывал идею превентивной войны в 1886 году, когда выступал за молниеносные действия, чтобы опередить русских в Польше. Граф Шлиффен фактически полагался на своих предшественников для узаконивания и оправдания превентивной войны, утверждая, что «мы находимся в таком же положении, как и Фридрих Великий перед Семилетней войной. Из всей Западной Европы выведены войска, Россия на годы утратила способность к действию. Мы могли бы сейчас рассчитаться с нашим злейшим и опаснейшим противником — с Францией, и мы имели бы на это полное право». Когда до германского генерального штаба дошло, что война на два фронта неизбежна, они признали, что лишь прибегая к таким действиям, могут быстро уничтожить одного из противников, устраняя тем самым угрозу одного из фронтов. Традиция сыграла важную роль при разработке операции «Барбаросса». С другой стороны, «превентивная война» — совершенно чуждая идея в советском военном арсенале. «Упреждающий удар» — совершенно иное понятие — был одной из форм маневра, присущей теории «глубокого боя» и полностью лишенной агрессивных намерений⁷⁸.

Предотвращение наступления русских было лишь только предлогом, и он отошел на второй план в последние полгода, предшествовавшие войне. Вновь возобладала разработанная Гитлером программная теория «жизненного пространства на Востоке», которая полностью оправдывала войну с Россией. Лейтмотивом многих выступлений Гитлера с 1933 по 1939 гг. была необходимость оккупации Восточной Европы и европейской части России, которые явятся «тылом» Германии в длительной войне с Западом. Он взял на вооружение взгляды сэра Хэлфорда Мэкайндера, основателя геополитики, утверждавшего, что тот, кто владеет «тылом», владеет и миром. Однако сочетание расистских элементов с военными и геополитическими теориями делали эти экспансионистские устремления фатальными⁷⁹. По мере приближения войны идейное кредо, как перчатка, прекрасно подошло стратегическим целям и постоянно было готово к применению. В марте 1941 года Мацуока узнал в Берлине, что всякое сотрудничество с Россией исключено, «поскольку идейные основы армии, да и всей страны, абсолютно несовместимы… Союз так же невозможен в данном случае, как между огнем и водой»⁸⁰. В марте 1941 года Гитлер разъяснил, что войну не следует рассматривать чисто в военном аспекте, а что это — заключительный удар по «еврейскому большевизму»⁸¹. Обращаясь к Муссолини за день до вторжения, Гитлер с облегчением отметил: