Мифогенная любовь каст, том 2

Пепперштейн Павел Викторович

«Поздравляем с окончанием средних классов».

Дунаев полистал книгу и убедился, что на всех страницах первоначальный текст заклеен полосками папиросной бумаги, а по этим полоскам тянется другой текст, напечатанный на канцелярской пишущей машинке — какие-то списки. Открыв наугад, Владимир Петрович стал читать вслух один из списков.

01. Различные интерьеры

02. Распад на микроэлементы

03. Затылочный туннель

04. Быстрое перелистывание страниц

05. Пляжи

06. Кабинки для переодевания

07. Буколические и пасторальные мотивы

08. Обоняние

09. Парады, коронации, церемонии, фейерверки

10. Поезда

11. Показы мод

12. Пуховый мир

13. Облака

14. Открытый космос

15. Новые инструменты, усовершенствования, изобретения

16. Откровения в чистом виде

17. Старцы

18. Превращение в неодушевленные объекты

19. Мебель на балконе, старые чемоданы

20. Исчезновение

21. Перевоплощение в другое лицо

22. Раздвоение личности, появление двойника

23.

Превращение в робота, в инопланетянина

24. Агентура и шпионские задания: секретные объекты, военные базы и т.п.

25. Проход сквозь стены

26. Превращение в воду, протекание по трубам, наполнение собою бассейнов, резервуаров

27. Все, связанное с домом

28. Завеса и Покров

29. Ширма

30. Лотос

31. Фазенда

32. Веер

33. Летающий альков

34. Карусель

35. Золотая тень

36. Превращение в пулю и попадание в барабан револьвера (в рамках игры в «русскую рулетку»)

37. Попадание на фармацевтическую фабрику

38. Воцарение, коронация

39. Кинохроника

40. Бракосочетание, брачная ночь

41. Попадание внутрь технического устройства

42. Попадание внутрь тел и органических структур

43. Микроскоп

44. Бублик

45. После битвы

46. Застревание во времени

47. Попадание к соседям

48. Попадание в другую Вселенную

49. Присутствие на собственных похоронах

50. Ветер

51. Лаборатории

52. Увидеть все

53. Электричество

54. Подводное путешествие с созерцанием руин, затопленных городов, затонувших кораблей, дна

55. Музеи

56. Трудность возвращения

57. Схождение с ума, потеря рассудка

58. Подмена личности

59. Проникновение внутрь букв

60. Превращение в текст, в надпись, в изображение

61. Попадание в эфир, превращение в радиосигнал

62. Превращение в музыку

63. Говорение на незнакомых языках, глоссолалия

64. Появление грузинского акцента

65. Застолье, застольные речи, здравицы

66. Гарем

67. Американские горки

68. Другие аттракционы

69. Смех и хохот. Превращение в смех

70. Конец Света

71. Принадлежность к древнему жреческому ордену, к жреческой касте

72. Узнавание о том, что ты — инопланетянин

73. Превращение в хуй

74. Превращение в пизду

75. Мед. Увязание в меду, в янтаре

76. Появление нимба. Святость

77. Кулинарное дело. Обучение кулинарному ремеслу у опытного повара

78. Самодоносительство

79. Увеличение и уменьшение роста

80. Путешествие вокруг земного шара

81. Обыденные, бытовые обстоятельства

82. Попадание внутрь собственного тела, осмотр собственных внутренних органов изнутри

83. Попадание в заброшенные, окраинные места

84. Появление учителя-нечеловека

85. Превращение в лицо противоположного пола

86. Теплицы, сады

87. Техническая изнанка всего

88. Большая Восьмерка

89. Осмотр рая

90. Сокровищница

91. Зеркала

92. Полет

93. Архитектурные комплексы, постройки

94. Путешествие на экзотический остров

95. Полюс. База полярников

96. Белый электрический координационный центр

97. Превращение в собственное надгробие

98. Превращение в замшелый барельеф в лесу

99. Аудиенция у Императора и Императрицы. Получение должности бога ручьев

По мере чтения списка Дунаев все сильнее ощущал облегчение. Дочитав список до конца и подняв глаза, он убедился, что «посетители выставки» отступили. Они теперь подавленно толпились поодаль, сбившись, как овцы в ненастный день.

Потом вдруг все вздрогнули и посмотрели вверх. В центре матово-стеклянного потолка появилась некая тень. Она быстро увеличивалась, темнея. Что-то падало или спускалось с небес.

— Вий, — понял Дунаев. — Главный идет. Сейчас веки свои приподнимать будет.

В следующий момент матовое стекло потолка было пробито в центре и выплеснулось на «людей» шквалом белых осколков. Они приседали, прикрывая ладонями головы, и бежали куда-то. Они вбегали прямо в стены и в них исчезали, унося с собой белизну и свежесть. Вместе с ними исчезали экспонаты и подиумы. Снова обнажилась внутренность угрюмой церкви. Огромное красное солнце торчало в пробоине купола. Оно зажгло оранжево-медный пылающий отблеск в жестких волосах толстячка, восседающего в центре, на теле Малыша, что лежал в гробу. Штук тридцать петушиных криков грянуло снаружи. А толстячок улыбался, подставив солнцу свою рыжую, зажмуренную мордочку.

глава 24. Солнце

Петухи орали не так, как это бывает на рассвете. А так, как будто их подчистую резали, готовясь к большому пиру. Карлсон извивался на Малыше, не открывая глаз. Его жирное личико было изуродовано наслаждением. Он явно изображал женщину, сидящую на хую: елозил, томно вертел головой. В его позе присутствовало что-то «индийское» — одна нога перекинута через бортик гроба, другая подогнута, руки застыли в танцевальном движении: на правой руке указательный и большой пальцы касаются друг друга, образуя замкнутый круг. При всей своей пухлости, он ухитрился изогнуться всем торсом. Одет был в синий мундир летчика Люфтваффе, порванный во многих местах. Сквозь дыры светилось белое тело. На шее — венок из белых хризантем. Кроме венка на груди у него висела странная дощечка на ремнях, отдаленно напоминающая шарманку, с подобной ручкой сбоку. На внешней стороне дощечки светилась выложенная разноцветными лампочками надпись:

Привет, малыш!Ну же, здравствуй, Малыш! Это Карлсон вновь прилетел.Снова

тычется в окна веснушчатым сплюснутым рыльцем.Но Малыш не откроет окна. Малыш поседел.Осторожно трет руки свои, словно моясь невидимым мыльцем.Будто раненый морж дышит в кухне своей фрекен Бок.Зачерствели на блюде душистые плюшки с корицей.И в стокгольмские окна веселый, стрекочущий богСвоей пухленькой ручкой уже не стучится.Помнишь Курский вокзал? Помнишь партии скачущий курс?Помнишь дискурса пульс под пропеллером рыжего сноба?Перекрестки и связки. И кабинки несбыточный вкус.И фиалковый запах. И расплывчатый контур сугроба.

За покатой спиной ярко сверкал пропеллер. На животе мундир расходился, и отчетливо видна была вживленная в пупок стальная кнопка со свастикой. Вот он потянулся к кнопке толстой ручонкой. Вдавил. Тут же поднялся ветер. Пропеллер за спиной Карлсона превратился в сияющий нимб, со свистом соловья-разбойника режущий воздух бритвенно-острыми лопастями. Но резал он не только воздух. В долю секунды были иссечены в мелкое крошево вся верхняя часть тела Малыша, и свечи, и половина гроба. Короче, все, что находилось за спиной у Самого Настоящего Мужчины В Рассвете Лет. Ошметки всего этого со страшной силой были разбросаны по церкви. Освежившись «ветерком», Карлсон выключил пропеллер. На груди у него стали перемигиваться лампочки, вскоре сложившиеся в надпись:

ПОДНИМИТЕ ЖЕ МНЕ ВЕКИ!

Никто не откликнулся на этот капризный призыв, и Настоящий Мужчина сам воздел свои изнеженные конечности и короткими пальчиками осторожно разжал и приподнял свои поросячьи веки. На Дунаева глянули его мутно-голубые, добродушные глаза. Никакой угрозы не было в них — только нега и расслабленная игривость.

ПРИВЕТ, ДРУГ!

— появилась иллюминированная надпись на «говорящей дощечке». Это приветствие сопровождалось открытой, обаятельной улыбкой. Дунаев не выдержал и осклабился в ответ. Как ни странно, он был действительно рад видеть Настоящего. После космического ужаса, исходившего от «посетителей выставки», Карлсон казался Дунаеву «своим» — врагом конечно, но все равно «своим», одного поля ягодой, так сказать. Трудное дело — война — свела их в слоях бытия и небытия, и они сроднились за этим делом, продолжая оставаться врагами.

Карлсон спрыгнул с гроба, точнее с его уцелевшей половины, в которой еще лежали ноги Малыша, одетые в синие шорты. Вразвалочку он направился к Дунаеву, причем с лица его не сходила приветливая улыбка. Приблизившись к парторгу (на «дугу», начерченную на полу, он не обратил ни малейщего внимания), Карлсон протянул ему руку. Мутное доброе поблескивание его мелких глаз среди светлых ресниц, широкая улыбка, явно совершенно искренняя и чистосердечная, все это заставило Владимира Петровича ответить на рукопожатие. Как некогда Дон-Жуан, смело протянувший руку мраморному Командору, Дунаев совершил этот жест без колебаний. Рука Карлсона оказалась теплой и мягкой, как свежий пирожок. Он некоторое время держал руку парторга в своей, излучая приветливое сияние. Так они стояли несколько минут, улыбаясь друг другу — Настоящий Человек и Настоящий Мужчина В Рассвете Сил. Затем на «говорящей дощечке» вспыхнула новая надпись:

ДРУГ! Я ПОКАЖУ ТЕБЕ СОЛНЦЕ!

Карлсон выпустил руку парторга и повернулся к нему спиной. В глаза Дунаеву сверкнул изогнутый металл пропеллера. Белая сталь. Остро блеснуло из самого центра, как будто там был вделан огромный алмаз. Дунаева снова сильно затошнило — то ли от этого сверкания, то ли оттого, что вся покатая спина Настоящего оказалась покрыта мелкими капельками крови, как красными жемчужинками. Мундир на спине был разорван в середине, как платье на изнасилованной женщине. И видно было, что стальной винт торчит прямо из спины, из пухлой, изнеженной плоти. В следующий момент Карлсон нажал на кнопку в пупке, и винт завращался. Блеск и ветер заворожили парторга. Он не мог оторвать взгляд от этого пылающего вращения лопастей. А пылало все ярче. Все ярче разгорался этот круг, охватывая своим сиянием, казалось, целые миры. Все быстрее и быстрее вращалось, и свистело, и резало, и не было от этого никакого укрытия. И не было никакого другого места, кроме этого. И все вращалось из этой алмазной точки… Даже сам образ Настоящего Мужчины (стилизованный то в духе танцующего Шивы, то в духе Будды, созерцающего свастику в углублении своего пупка), даже этот пухлотелый образ отслоился и исчез. Как шелуха, как мусор.

Парторг понял, что попал в эпицентр Карусели. Здесь оставался лишь сам механизм ее вращения, сам Стержень, отполированный вращением и скоростью до непереносимого блеска. Отсюда уже стали неразличимы кабинки и лошадки, бегущие троны и восседающие на них фигуры — «кровавые мальчики», «святые девочки», «титаны» и прочее. Они отшелушились. Их унесло… Осталась сама Карусель: и ее скорость, ее вращения, ее вспышки и темные пятна, ее протуберанцы и магнитные бури, ее огненные океаны, ее отражения в бесчисленных зеркалах, ее отблески в каплях и струях воды, в кусках льда, в кристаллах, в алмазах и глазных хрусталиках живых существ, ее восходы и закаты, ее затмения и ужас, ее животное и смертоносное… Карусель была солнцем. Не тем солнцем лжи, и песен, и дребезжащих народных сказок. Не тем солнцем, похожим на красный колобок, которым Дунаев когда-то вставал над Днепром. Карусель была солнцем тайным, беспощадно опаляющим все существующее, невидимым, необозримым, слепящим… Она была внутренним солнцем вещей, их тайной Вспышкой, которая ради всего святого должна быть спрятана в глубине. Но тут Вспышка вышла наружу, пробилась из глубины…