Мифология греков и римлян
Шрифт:
[Последний бой]
Вот предводитель богов, метнувши стрелу огневую Сверху, уж к правому гонит крылу войсковые отряды — Биться вверху; а Гигант преогромный вздымает на битву Рытвины, полные вод, и, связавши тугими узлами 440 Пальцы свои в переплет самобытный одни за другими, Делает желоб из жадных ладоней и полною горстью Горную воду из рек набирает холодных, руками Их углубляет и гонит потоки разбитой струею Прямо на молнии Зевса; облитый потоком ущелий, 445 Факел воздушный сквозь воду мерцает порывистой искрой И наседает на воду, гореньем ее иссушая, — Влажные части природы природе огня уступают. Дерзкий Гигант пожелал потушить небесное пламя: Глупый не знал, что светящее пламя перунов и молний 450 Происхожденье имеет из туч, порождающих ливни. Вновь он, схватив из потока пещеру с прямыми углами, В неуязвимую грудь хочет Зевса ударить железом, Башней высокой к нему простираясь; но уст лишь краями Зевс тихонько дохнул, — и дыханье легкое, взвеяв 455 С самых высот крутизны, закружив, опрокинуло скалы. Вырвав насильной рукой один гребень от острова, снова Жуткий для всех Тифоей в грохочущий бой выступает, Гребнем швыряя в лицо еще несокрушимого Зевса. Мраморного острия, что направлено против, избег тот, 460 Круто лицо отклонив; Тифоею ж достался горячий Молнии ток, по кривой изменившей свой путь, и немедля Белая сверху скала почернела в мучительном дыме. В третий раз мечет Гигант. Но Кронид в него брошенный[Метеорологические домыслы Нонна]
Вот уже, выйдя блуждать невозвратно из почвенных впадин, Взмыли высоко сухие пары, над землей поднимаясь, И, проникая во внутренность облак пылающим вихрем, 485 Жаром душили чреватые тучи; и с шумом средь дыма Мучимых так облаков, пропитавшихся огненным паром, Жгучее пламя, что выйти не может, внутри загоралось В поисках средних путей, так как в выси проникнуть сиянью Огненному не дано; влажный воздух, пропитанный ливня 490 Каплями, молний задержит скачки, ибо вышняя влага Делает плотными тучи; когда же сухое открыто Поле внизу, то огонь чрез него проникает прыжками. Так же, как камень, что около камня лежит, порождает Блеск, и огонь самобытный пронзает их окаменелость, 495 Если об камень–самец огнеродная стукнется самка, — Так же небесный огонь возгорается в силу давления Пара земного и туч; тот огонь, что родился из дыма Тонкого почвы, поможет возникнуть воздушным теченьям; Тот, что из вод испарений земных и блуждает нетвердо, 500 Тот напрямик будет выпит палящего солнца лучами И, увлажненный, в Эфир вовлечется по жгучей дороге; Там он разбухнет совсем, породит облаков оболочку И, содрогая весь тучный объем от тончайшего пара, Облако мягкое вдруг растворит дождевою струею, 505 Вновь возвращаясь к своей изначально–влажной природе. Так образуется тип облаков грозовых и родятся Молнии вместе и их образца громовые перуны.[Конец Тифона]
Зевс же отец воевал, на противника ниспосылая Токи привычных огней, отражающих львов копьеносца, 510 Вихрем небесным разя целый ряд многовидно–ревущих Пастей безмерных зверей; уже блеск его стрел пламеневших Жег бесконечные руки Гиганта, во прах превращая Неисчислимые плечи, вертлявые стаи драконов; Иглы Эфира сжигали голов беспредельную массу. 515 Вот распылило власы Тифоея вращенье кометы, Бросив косматый огонь свой искрой противоположной — Головы все засияли, власы загорелись Гиганта; Искре небесной вослед на шипящие змеями кудри Пала безмолвья печать, и у змей, иссушенных кометой, 520 Капельки яда застыли у самых разверзнутых пастей. Бился Гигант, а уж зренье его запорошилось пеплом Чадного дыма; на лицах его, затвердевших от снега, Щеки совсем побелели от зимних холодных потоков. Мучила также напасть четырех налетающих ветров: 525 Как на восток обратится он взорами неосторожно — Тотчас горячую битву получит от близкого Эвра; Если посмотрит на ветры аркадской Медведицы склона — Иней покроет его от холодного бурного вихря; Лишь избежит дуновенья зимы снегового Борея — 530 Будет стрелой поражен увлажненной и вместе горячей; Если же взглянет на запад, в сторону Эос грозящей, Он затрепещет от бурь налетевшей с заката Энио, Отзвуки слыша весенних плетей от ударов Зефира, Также и Нот, что дыханьем горяч, правя бег колесницы 535 В воздухе около выи полуденного Козерога, Жар Тифоею несет огненосным дыханием зноя. Только что Зевс–дождевик снова пролил потоками ливень, Как уж все тело Гиганта омылось спокойной струей; Члены горели, и тяжко дышал он, смиренный перуном. 540 Крепкими стрелами града и вьюги, что сына разили, Ранилась также и мать Тифоея — засохшая почва: Видя на теле его, обреченном Мойре, мученье Воткнутых каменных стрел и концов их, уже увлажненных, Робко она начала умолять Гелиоса–титана 545 Дать один летний луч, чтобы пламенем более жарким Зевсову влагу скорей растопить, превращенную в камень, На Тифоея в снегу изливая родное сиянье; С сыном совместно зачахла она; и, взирая на массу Рук обожженных гигантских его, окруженных огнями, 550 Молит к нему принестись холодящее веянье бури — Хоть на один только день, чтобы веяньем этим морозным Жажду тушить Тифоея, спасая его от напасти. Зевс уже перетянул на весах одинаковой битвы, Тут, разорвавши рукой свой лесистый покров, затужила 555 Матерь Земля: увидала она, как дымилися главы У Тифоея; все лица его уже высохли вовсе, И разрешились колени. И, предвозвещая победу, Зевса труба заревела повсюду громовым раскатом. Рухнул, шатаясь от пламенных стрел, низлетающих с неба, 560 Сверхвеликан Тифоей, получив не–железную рану В битве, и вот, уронив свои члены, на матери Гее Тихо почил, расстелив сочлененья змеиные в прахе И изрыгая огонь.[Торжествующий сарказм Зевса]
А Кронид улыбаясь дразнился, Речь изливая такую из уст забавлявшихся бога: 565 «Кронос–старик отыскал неплохого помощника, видно: Только великого сына Земля родила Иапету, — И уже мстит Тифоей за Титанов; и как посмотрю я, Скоро перуны Кронида совсем уже стали бессильны. Что же ты медлишь занять недоступный Эфир, скиптродержец 570 Выдуманный? Для тебя уж готово собранье Олимпа: Скипетр Зевса и плащ получай, Тифоей–богоборец; В небо Астрея войти позови, а если захочешь, Пусть возвратятся в Эфир Евринома, Офион и с ними Кронос пусть спутником будет; пришел бы с тобой на дорогу 575 С пестрыми спинами звезд, протекающих в высях, и хитрый Наш Прометей, избежавши оков и взяв провожатым, Чтобы не сбиться с небесных путей, мою дерзкую птицу, С жадностью жрущую печень его, что опять вырастает. Что еще хочешь ты видеть? Наверно, чтоб после сраженья 580 Зевс и Энносигей у седалищ твоих услужали? Зевс, ослабевший совсем, уже не скиптродержец Олимпа, Грома и туч он лишен, его молнии — уж не священный Светоч, перуны его — не привычное больше оружье, — Факелы только, когда Тифоей припожалует в спальню 585 Пленной супруги своей, в терему проживающей Геры, Ложе которой завистливый Зевс пожирает глазами. В паре с ним Энносигей, отрешенный от моря, теперь же Вместо владыки морей — Тифоея прислужник застольный: Вместо трезубца в обсохшей руке он несет тебе чашу. 590 Твой же наемник — Apec; Аполлон тебе тоже прислужник; Сына же Майи к Титанам пошли провозвестником, дабы Он возвестил им о власти твоей и небесном сиянье. ТолькоИ. ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Теогонический процесс окончился. Через ряд божественно–мировых катастроф и потрясений бытие достигло наконец своего полного расцвета и застыло в своем вечном скульптурном величии. Это — олимпийские боги. Пройдя шаг за шагом эти извилистые тео–космогонические пути античной мифологии, мы теперь можем подвести итоги, которые послужат нам вступлением в самый мир олимпийцев.
Прежде всего, античная мифология начинается с утверждения бесформенной бездны и Хаоса, куда уходят все ее начала и концы и что незримо руководит решительно всем тео–космогоническим процессом. Эта бездна лишена всякой формы, всякого смысла, всякого именования. Это — вечная Ночь, Мрак или, если угодно, Свет, Эфир, для чего нет никакого охвата, никакого расчленения, никакого осмысления. Бездна эта — выше всякого познания и всякой сущности. Это — первое, с чего начинается античная теогония (приводим один текст, раньше приписывавшийся Григорию Назианзину, а ныне приписанный Проклу, § 60). У философов здесь развилось учение о превосходящем всякую форму единстве, о чистом «чрез» или «превыше», прекрасно развитое Платоном в главе XX его «Парменида» (153 b—155 d) и усовершенствованное Плотином, Ямвлихом и Проклом. Для мифологии же это просто Хаос, Ночь, Тартар, Эреб и пр.
Вторая идея, без которой немыслима античная мифология, — это идея жизненной кипучести, напряженной перегруженности вышеупомянутого Хаоса. Он не просто покоится в себе, но он все время бурлит, кипит (о кипении мы прямо читали в § 17), рвется вперед, набухает, вращается в себе, даже издает вопль и рыдает (как это мы еще прочитаем в герметической космогонии, — «Гермес», § 14 b). Еще нет никого и ничего, но эта бездна уже зреет, созревает, бродит, зачинает, бременеет, мучится родами. Это и понятно. Ведь нет, кроме нее, ничего и никого, нет какого–нибудь ее творца. Она сама себя создает, а поскольку она вмещает в себя и всю реальную картину мира, то она включает в себя и уничтожение, смерть, так что она все время порождает себя и поглощает себя, все время мучится родами и мучится жаждой пожрания; она одновременно и нарождается, и умирает, сама себя создает и уничтожает, сама мучительно наслаждается от этой нерасчлененности жизни и смерти, сама противоборствует с собой. Наилучшей иллюстрацией этого мучительно–творящего тео–космогонического Хаоса является учение Эмпедокла о мировой Дружбе и Вражде — в объективно–эпической форме и в форме внутренне–ощущаемой — неоплатонические учения об эманациях.
В–третьих, античная тео–космогония учит нас, что из этого бурлящего, кипящего, всегда безличного Хаоса обязательно рождается оформление, самое яркое, самое резкое, самое солнечное оформление, как статуя из ослепительно белого мрамора на синем фоне южного солнечного моря и неба. Эта антитеза Хаоса (зияния) и Космоса (лада, строя) является самой существенной для античной мифологии. Безыменная бездна вдруг оборачивается роскошным, благоустроенным телом Космоса, оно же и тело божественное, и в нем развертывается роскошная картина вечного и нестареющего мироздания. Безыменная бездна — теперь уже в виде незримой и безликой Судьбы — продолжает по–прежнему управлять всем, но это все — роскошный, живой и трепещущий космической жизнью Зевс. Это мы и находим в тексте § 61 (с пояснительными текстами из § 62). В Зевсе заключено все мироздание, и самый космос есть его тело. Зевс — мировой ум, т. е. совокупность всех идей, всех форм, всего смысла, который только есть в мире. Но он есть н его живая душа, одухотворяющий и оживляющий принцип. Он вместил в себе и все предыдущие ступени тео–космогони–ческого процесса: в нем — чисто смысловой Фанет, который еще не есть ни душа, ни даже просто сознание; в нем и Уран с его всепорождающей мощью; в нем и Кронос с его титаническим самососредоточением. И в то время как Фанет, Уран и Кронос есть символ самососредоточенного чистого ума, Зевс есть символ ума и души материального, телесного, чувственного космоса.
60. Hymn, in deum platonicus (Eel. e Proclo de philos. chald., ed. A. Jahnius, 1891, Halis Saxonum, p. 49) (Исходное лоно космо–теогонического процесса)
О запредельный всему! Как иначе тебя воспевать мне? Как воспоет тебя слово? Ты словом никак не сказуем. Как обоймет тебя ум? Умом ты никак не вмещаем. Невыразим ты один, ибо все породил, что глаголет. Непостижим ты один, ибо все породил ты, что мыслит. Все тебя громко кричит, что словесно и что бессловесно. Все почитает тебя, что мыслит и что без мышленья. Все вожделенья к тебе. Все мучатся общим стремленьем Окрест тебя. Всех молитва — к тебе. Все к тебе же, Образ твой помышляя, безмолвный гимн воспевает. Все пребывает в тебе, спешит к тебе все совокупно. И для всего ты цель. Ты — один, и все, и ничто же, И ни одно, ни все. Как іебя назову, всеименный, Неназываемого одного? И в тайны сверх облак Внидет ум небесный какой? Но милостив буди, О запредельный всему! Как иначе тебя воспевать мне?61. Porphyr. ар. Eus. Ргаер. evang. Ill 9, 100 а—105 d (I 121, 12 Dind.) (Пластическое оформление)
Первый Зевс, и он же последний; он — ярко–молнийный. Зевс — голова, середина; и все устрояется Зевсом. Зевс — самец, и Зевс оказался женой новобрачной. Зевс — основанье земли и звездного неба основа. 5 Зевс — царь, сам для всего Зевс есть начало рождений, Сила едина и демон един, всего вождь великий, Царский образ един, в котором все это вертится, Огнь, и вода, и земля, и эфир, и ночь, и день также, Метис, первый отец, и Эрот со многой усладой. 10 В теле Зевса великом покоится все это вместе. Вот видна его голова и его лик прекрасный, Небо в блеске своем, и вокруг волоса золотые Звезд, блестящих красой, рассыпаны преизобильно. Два золотых рога у него по бокам и воловьих. 15 Это — восход и заход, божеств небесных дороги. Солнце — очи его, и Луна — в противостоянье. Ум его — это эфир, неложный, негибнущий, царский. Все выражает и слышит он им; и нет никакого Голоса, звука иль шума, молвы никакой нет, 20 Что ушла б от ушей Кронида сверхмощного, Зевса. Вот какова голова у него, каково размышленье! Светлое тело его — безграничное, без колебанья, Неустрашимое, с крепкими членами, с мощью обильной. Плечи, и грудь, и спина широкая этого бога — 25 Воздух пространный. Растут у него крылья на теле. Всюду летит он на них. Его священное чрево — Мать для всего земля и гор высоких вершины; А поясница — волненье тяжкошумящего моря И пучины. Основа внизу ему — корни земли нутряные, 30 Тартар широкий, земли пределы крайние также. Все скрывая в себе, он снова на свет многомилый Хочет наружу извлечь, чудеса совершая.Синтез чувственного и сверхчувственного в олимпийцах, и прежде всего в Зевсе
62. a) Procl. in Tim. 28 с (I 310, 7 D.) (Зевс–демиург, вместивший в себя умопостигаемые монады и ставший пределом умозрительного)
Итак, демиург есть единый в себе, определяющий предел умозрительных богов, бог, восполняемый умопостигаемыми монадами и источниками жизни; эманирующий из себя всю демиургию и выставивший более частных отцов Всего, сам же неподвижно утвердившийся на вершине Олимпа навеки и царствующий над двумя мирами — сверхмирного и небесного, объемля начало, средину и конец мира.