Мифы и легенды народов мира. Том 6. Северная и Западная Европа
Шрифт:
Беовульф лежал недвижимо, с закрытыми глазами, но когда Виглаф снова омочил его лицо прохладной водой, он открыл глаза.
— Чудесное золотое сияние, оно осветит мой дальний путь, — пошутил он шепотом и сделал попытку улыбнуться.
Затем его холодеющие руки нащупали золотой нагрудник — знак королевского достоинства. Он снял его со своей израненной шеи и протянул Виглафу.
— Возьми это и надень, — сказал он. — Ты продолжишь мое дело. Я назначаю тебя моим преемником, Виглаф. Будь королем в стране геатов.
Он помолчал.
— Да, вот еще что, — сказал Беовульф, в последний раз открывая глаза. — Когда прогорит погребальный костер, который вы разложите на Китовом
Король откинулся на руки своего преемника и друга, и тот опустил его на землю.
Постепенно все воины Беовульфа подошли к пещере и окружили своего покойного короля.
Виглаф, все еще сидевший на скале возле умолкшего навек повелителя, поднялся и сказал:
— Вы все видели, как и для чего погиб король Беовульф, отважный воин и защитник своего народа. Господь послал ему великую смерть.
Затем он показал всем золотой нагрудник, обагренный кровью Беовульфа, и застегнул его у себя на шее.
— А теперь, — продолжал он, — выполним его последнюю волю. Он просил разложить погребальный костер на Китовом Мысу, на том месте насыпать высокий курган.
…И, сложив костер из веток и сухой древесины, они возложили на него тело покойного героя, положив на костер также оружие и утварь, что, по старинным поверьям, могло бы пригодиться ему в другой жизни.
Всю ночь полыхал костер на скалистом мысу. А когда он прогорел, то на том месте был насыпан высокий курган, видный с моря.
Потом двенадцать его танов, удалившись последними, отправились к людям, двигаясь вслед за солнцем и рассказывая о покойном короле, а барды пели заупокойные песни, которые они сложили в его честь.
И вот Беовульф остался один — спать в своем высоком кургане, который обдувают морские ветры, на который садятся, пролетая, белые чайки и который издали видят моряки на кораблях.
Робин Гуд
Пересказ И. Токмаковой
Глава I
КАК ПОЯВИЛСЯ НАСВЕТ МАЛЬЧИК РОБИН
Тяжело жить в стране, где хозяйничают чужеземцы. Вот уже почти целое столетие правят Англией норманны. Поработители. Чужаки. Не знают толком языка английского да и знать не хотят. Все «гран мерси» да «гран мерси». Уже давно проклятущего их короля Вильгельма и на свете нет. Но ту кровавую битву при Гастингсе как забудешь? Получил Вильгельм после нее прозвище Завоеватель, потому что истинно так оно и было. Вильгельм все живое тело Британии раскроил и раздал норманнским графам да баронам — своим приспешникам. Мало кому из англосаксонских танов оставил он их родовые земли. Да и то — только клочки, только малую часть того, чем по праву и по наследству владели их предки. Норманнским баронам было все едино — хоть ты благородных кровей, хоть простой виллан или серф. Если ты сакс — то есть коренной британец, — то ты раб, и нет у тебя ни надежды, ни защиты, и нет для тебя правого суда…
Тяжко, тяжко жить под чужеземным ярмом… Теперь уже трудно сказать точно, ведь сколько времени пронеслось — века и века!
И все еще правили страной норманнские бароны мечом да плетью, и аббатов и епископов развелось, которые не Богу служили, а властям прислуживали, да грабили народ, выдумывая всякие церковные и монастырские подати, не хуже самих баронов. А к этому вдобавок — напади на них чума и моровая язва! — насадили графствами управлять шерифов, которые также хорошо наживались, вводя налоги да поборы, и творили неправый суд.
Приглянутся, к примеру, какому–нибудь барону или монастырскому настоятелю земли родовитого англосаксонского лорда, — тут же «благодетели» вместе с шерифом измыслят какую–нибудь его вину, тут же и отберут земли, а хозяина объявят вне закона. А это значит — лишат всех прав, не смеет человек владеть ни лугом, ни пашней, ни собственным домом. И иди — гуляй, побирайся — твое дело. Да что там о лордах говорить. Не щадили и мелкого собственника — йомена. Бывало, последнюю корову, последнюю овцу отберут за налоги. И чем тогда бедолаге детишек кормить? Идти в лес, промышлять охотой? Боже упаси! Все леса и перелески, все речки и речушки — собственность короля. И охотиться, и рыбу ловить — ни–ни! Попадешься королевскому лесничему, тот донесет шерифу, и ни больше ни меньше — смертная казнь. Виселица.
А куда было податься изгнанникам, объявленным вне закона, как не в леса? И были в то время полны леса всякими бродягами и разбойниками, и грабили они на дорогах, и стреляли королевских оленей, хоть и грозило это им лютой смертью. Страшные, горькие, жестокие времена. Что же это тогда Англию называют «старой доброй Англией»?
Чего же доброго, чего же хорошего? Ну, как же. Ведь солнце все равно светило, и небо бывало ясным, и певчий дрозд тогда так же звонко–серебристо пел на вечерней зорьке, как и сейчас. И приходила весна, и уходила весна. И наступало лето. И шли теплые дожди, и на лугах цвели маргаритки. А еще трепетала в сердцах отвага, и любовь, и скрытая душевная сила, и жили в людях того времени надежда и вера в Пречистую Деву и сына ее — Господа нашего — Иисуса Христа. Так вот. Послушайте, что случилось в 1160 году.
Хороша была дочь сэра Джорджа Гэмвелла, из Гэмвелл–холла, что в Ноттингемшире. Сколько женихов сваталось к прелестной Джоанне! И богатых и знатных. Но у сердца свои таинственные пути и законы, и запретов оно не слушается. Полюбила Джоанна молодого и пригожего Вильяма Фитцутса из Аоксли. Был Вильям Фитцутс саксом, и родители его, и бабушка, и дедушка. Но старый лорд Гэмвелл с чего–то взял (или наплел кто–то из отвергнутых женихов?), что есть у Фитцутсов в каком–то колене норманнская кровь. Да не было этого, не было!
Но сэр Джордж и слушать ничего не хотел, так клокотала в нем ненависть к проклятым норманнам. Запретил он Вильяму даже близко к дому подходить, не то что переступить порог.
— Чтобы духу тут не было этого твоего поганого норманна! — кричал он дочери, багровея от гнева.
— Да откуда же вы взяли, отец? Это все наговоры, не слушайте их, умоляю вас! — упрашивала отца Джоанна.
Да разве сломить волю старого самодура? Убедишь его в чем–нибудь? Но ведь и любящие сердца не уговоришь вдруг в одночасье разлюбить. Это всегда так было. Из века в век.