Мигуми. По ту сторону Вселенной
Шрифт:
– Я не хочу, мамочка, не поеду!
Было страшно. Меня хотят увезти из дома, куда-то к чужим, где я никого не знаю. Меня выгоняют. Сердечко сжалось и забилось сильно-сильно. Ладони стали влажными. Давясь слезами, я громко рыдала, прижимая к себе бабушкину подушку.
– Замолчи сейчас же, – рыкнула мама, – у нас с папой будет ребеночек, Селена. Твой братик! И чтобы он родился, тебе надо уехать в школу. Ты же хочешь, чтобы братик появился?
Мама смотрела строго и как-то сурово, а я не хотела даже слушать, что она говорит. Я уже ненавидела этого их братика. Это он виноват, что теперь я никому
– Не хочу я братика, я хочу жить дома с вами!
В комнату ворвался папа. Он ухватил меня за руку, сдернул с кровати и больно ударил по попе. Потом еще раз и еще. Бил он сильно, и истерика нахлынула с новой силой. Попа горела огнем, а сердце жгла лютая обида на всех.
– Быстро оделась и в коридор! – скомандовал папа. – А ты… нечего разводить с ней беседы. Пусть спасибо скажет, что вообще на свет появилась! – прикрикнул он на маму.
Папа часто был злым, и спорить с ним бесполезно. Хлюпая носом и в голос подвывая, я сунула Норика в карман и пошла обуваться. Мне было так обидно и горько. Руки тряслись, когда я защелкивала магнитные липучки на ботиночках.
Я всегда старалась быть хорошей девочкой. Училась лучше всех, меня на целый год раньше взяли в школу. И любили меня все, и хвалили. Все-все! Кроме мамы и папы. Для них я всегда была пустым местом, они словно не замечали, что я существую. Что я здесь, рядом с ними. Мои открытки и поделки не ставились на полочки, как у подруг. Они выбрасывались. Мои тетрадки с оценками «отлично» никто не проверял. Никто никогда не провожал меня в школу и не встречал, не водил поесть пирожное в кафетерий мистера Вока на двенадцатой улице.
И дни рождения не отмечались. Весь праздник заключался в покупке простой игрушки. Не было веселых представлений, аттракционов и торта. Нет, меня одевали и обували, конечно, и кормили, и игрушки у меня были, но не было внимания, как у других девочек. Меня никогда не целовали и не обнимали. Не гладили по голове и не поднимали за руки, чтобы я перелетела через бордюр тротуара.
Я слишком рано стала это понимать и изо всех сил пыталась исправить отношение к себе. Старалась быть самой хорошей. Но все напрасно – теперь у папы с мамой будет другой ребенок. Его они будут любить, у него будет все, а меня выставят не просто в другую школу, в другой город… Меня увезут на другую планету и бросят там, как ненужную вещь.
Слезы текли по щекам, хотелось убежать и спрятаться под кроватью, чтобы не нашли. Но это бесполезно. Папа только сильнее отлупит.
Обувшись, я обреченно стояла и ждала папу, размазывая слезы по лицу. Жалобно поглядывала на маму, пытаясь поймать ее взгляд. Но она не смотрела, словно и нет меня уже. Сунув мне в руки рюкзак, она просто вытолкнула меня за дверь. Даже не поцеловала на прощание.
Отец схватил меня за руку, грубо потащил к подъехавшему левиакару. А я смотрела по сторонам и ждала помощи. Может бабушка подоспеет и не отдаст меня? Ведь ей же я нужна, она-то меня любит. Но почему же она просто ушла и не оставила меня себе? Тоже предала, как и все остальные.
Никто не появился и не помешал папе затолкнуть меня в левиакар. Дверь с тихим шипением закрылась, отрезая нас от остального мира и приближая
– Папочка, не отдавай меня в другую школу, я буду самой хорошей, обещаю, – в очередной раз взмолилась я, мой голос стал хриплым от слез.
– Замолчи, Селена, ты еще маленькая и не понимаешь. Я мужчина и хочу сына. Это все твоя мама, если бы она следила за своими днями, то не проворонила бы беременность. И был бы у нас первенец – мальчик, потом бы и тебя родили. И квота бы была на второго, – бурчал отец. Мое горе его совсем не трогало, глаза пылали злостью. – Еще и бабка твоя…ну ничего, одумается и сама попросит, чтобы мы вернулись. Не дура же она, от внука отказываться!
– Ну папочка, ну пожалуйста! Ну, давай вернемся домой, – канючила я, плача и пытаясь забраться отцу на коленки. Обнять его крепко-крепко, чтобы не отпускал. – Я так люблю тебя, ну миленький, любименький! Я буду лучшей доченькой во всей вселенной, – я прижалась к его большой груди и слушала, как бьется родное папочкино сердце. – Поехали домой, ну пожалуйста, поехали обратно.
– Хватит, Селена! – отец отпихнул меня на соседнее сиденье, подальше от себя. – Мы с мамой уже все обсудили. Ты уезжаешь в школу мигуми, а мы отказываемся от родительских прав в пользу сына. Все уже решено, и тебя ждут.
Остаток дороги я сидела тихо. Обняв колени холодными руками, смотрела в окно на мелькающий город. Ну в чем я виновата, что девочкой родилась? Я с тоской и болью поглядывала на папу, не хотела верить, что меня вот так отдадут чужим и забудут. Ведь я знаю, что не приедут меня проведать. Кого отсылают на Землю, тех больше никто не видит. Там закрытые школы, где учат военных теть.
А я быть солдатом никак не хотела.
Я мечтала стать поваром, работать в кондитерской на углу двенадцатой улицы и каждый день кушать самые разные пирожные, какие только захочу.
Я хлюпнула носом и отвернулась от отца. За круглым окном левиакара в свете фонарей видны низкие трехэтажные квадратные дома, сложенные из серых темных блоков, и в их окнах горел свет. Мне тоже хотелось оказаться сейчас где-нибудь там, быть чьей-нибудь любимой доченькой. Быть маминой девочкой. Чтобы и косички плести, и вместе, вдвоем тортик печь по тем рецептам, что показывают днем по телевизору. И чтобы папа вечером приходил и играл со мной в лошадку, чтобы уроки вместе делали. А по выходным они бы приходили послушать, как я пою в хоре и всем бы рассказывали, что я их доченька, гордясь мною.
– Папочка, поехали домой, пожалуйста, я к маме хочу, – проревела я, истерика накатила с новой силой.
– Заткнись, Селена, не усложняй, тебе там будет хорошо. На государственных харчах кому же плохо живется? – хмыкнул отец. – Вырастешь, еще спасибо скажешь.
– Ну, папа, папочка, миленький, не хочу туда, – настаивала я, еще надеясь на что-то.
Левиакар остановился, и двери открылись. Папа вышел и, схватив меня за руку, потащил в порт. Мы быстро прошли какие-то кассы и столы, где дядя одним ударом пробил дырочки на наших билетах. Никто не смотрел на меня, всем было безразлично, что сейчас меня увезут далеко-далеко, и я никогда больше не вернусь домой. Плачущий ребенок никого не интересовал.