Михаил Орлов
Шрифт:
Требование русских сдать город со всем гарнизоном маршалы отмели сразу же, как в корне неприемлемое. Они «объявили единодушно, что лучше погребут себя под развалинами Парижа, чем подпишут такую капитуляцию». Затем начался долгий и достаточно бесполезный разговор с подсчётами, кто в каких сражениях побеждал, как складывался общий ход войны на различных её этапах — о том говорил в основном Мармон… Беседа грозила затянуться, но вдруг раздалась орудийная и ружейная пальба. Собеседники вскочили на ноги, с недоумением глядя друг на друга. Первой мыслью у каждого было, что русские нарушили перемирие и вновь идут на штурм города…
Тишина возвратилась столь же внезапно, как и разорвалась. Вскоре в трактир вошёл французский офицер, доложивший маршалам, что русский генерал Ланжерон [120] , ещё не уведомленный о заключении перемирия по причине своей отдалённости от главных сил, взял с боем Монмартрские высоты.
«Рано поутру [18 (30) апреля]
120
Александр Фёдорович (Александр Луи Андро) де Ланжерон, граф, маркиз де ла Косе, барон де Конни (1763–1831) — в 1790 году из подполковников французской армии принят на русскую службу тем же чином; сражался под Аустерлицем, отличился в турецкую войну 1806–1812 годов, генерал от инфантерии (1811); в 1812–1814 годах командовал корпусом. Затем — на военных и административных должностях. Награждён орденом Святого Георгия 2-го класса и всеми высшими орденами Российской империи. Мемуарист.
121
Александр Яковлевич Рудзевич (1776–1829) — генерал-лейтенант, командир егерской бригады; начальник штаба 2-й армии (1816–1819); генерал от инфантерии (1826), командир корпуса.
Стало ясно, что положение осаждённого Парижа существенно осложняется… И вот как писал о произошедшем далее Орлов:
«Это обстоятельство, непредвиденное ни с той, ни с другой стороны, могло бы поколебать мужество менее испытанное, чем то, каким отличались оба маршала, и, доведя до отчаяния, принудить к принятию предложений наших. Но они продолжали упорствовать, и граф Нессельроде решился возвратиться к союзным государям за новыми полномочиями и перенести театр переговоров на Сен-Шомонский холм. Итак, мы отправились в сопровождении одного французского генерала, помнится, Лапуанта, которому маршалы вверили судьбу войск и города; он должен был привезти им ультиматум союзников»{193}.
К тому же, как потом стало известно, генерал вёз с собой личное послание императора Наполеона австрийскому фельдмаршалу князю Шварценбергу.
Тупость и двуличие австрийских политиков и военачальников вошли в те времена в поговорку. Нет смысла ворошить печальные события 1805–1807 и ряда последующих годов, когда союзники подставляли под удар русскую армию. Вот и теперь французский император построил расчёт на легковерии и корыстолюбии австрийцев. В письме своём он уверял князя, что между ним и его тестем, австрийским императором, начались секретные мирные переговоры, и уже почти подписан договор, так что Шварценбергу было бы лучше отвести свои войска от Парижа… Однако фельдмаршал, предвкушая скорую победу, усомнился в выгоде такого соглашения и передал письмо Александру и Фридриху Вильгельму. Нейтрализовать австрийцев Наполеону не удалось.
Совещание у русского императора было недолгим. Парламентёры, граф Нессельроде и Орлов, также присутствовали на нём. Хотя все понимали, что удержать французскую армию в Париже и заставить её положить оружие не удастся, было решено продолжать переговоры в том же направлении, чтобы добиться от неприятеля большего числа уступок и к тому же задерживать подход парижского гарнизона к Наполеону. С целью разобщить силы неприятеля предполагалось предложить французам выводить войска из города по частям и в различных направлениях…
Около 19 часов вечера парламентёры с русской стороны вновь прибыли к Виллетской заставе. Опять начались безрезультатные переговоры: маршалы
Уже через час стало ясно, что переговоры окончательно зашли в тупик, и Мортье заявил, что убывает к войскам, готовить город к обороне. Тогда граф Нессельроде, которому Орлов объяснил, что штурмовать Париж ночью не представляется возможным, решил возвратиться к аванпостам в сопровождении Парра и Петерсона. Михаил должен был остаться в городе — в качестве заложника от внезапного нападения союзных сил на столицу Франции. Карл Васильевич так и пообещал Мармону: «Нападение на Париж не будет возобновлено до тех пор, пока полковник Орлов не переступит через русские аванпосты».
Таким образом, Михаил оказался единственным представителем обещанной императором Александром I «Европы, ночующей в Париже».
«Наши поехали в лагерь, а я последовал за герцогом Рагузским в Париж, куда мы и въехали через несколько минут после того, — вспоминал Орлов. — Мы ехали верхом и медленно, в глубочайшей тишине и темноте. Слышен был только раздававшийся топот лошадей наших, и изредка несколько лиц, беспокойных, волнуемых тревожным любопытством, являлось в окнах, которые быстро открывались и опять закрывались. Улицы были пусты; казалось, бесчисленное народонаселение Парижа бежало из него; но оно находилось только в оцепенении. Сами мы, в руках у кого находилась участь такого множества людей, сами мы походили на тихую патруль, объезжавшую улицы оставленного города. Каждый из нас был погружён в мыслях, и мне не приходит на память, чтобы сказано было в продолжение этого переезда хоть одно слово, которое бы стоило быть сохранено. Однажды маршал Мармон подозвал к себе одного из адъютантов и тихим голосом отдал ему какой-то приказ. Адъютант отправился. И через несколько минут мы услышали в соседней улице шум, причиняемый отрядом, идущим с пушками. Этот шум не прекращался во всё продолжение переезда нашего; его направление совершенно утвердило меня в первой мысли моей, что оба маршала, не желая подвергнуть Париж бедствию, которое бы неминуемо навлекло на него сопротивление, несогласное с их силами; не желая также увидеть себя вынужденными к эксцентрической ретираде, которая могла бы их лишить возможности соединиться с Наполеоном, решились, с общего согласия, выйти из города на их естественную коммуникацию»{194}.
Это действительно было так — французские войска тайком оставляли город… Но как же был не похож Париж конца марта 1814-го на сентябрьскую Москву 1812 года — того времени, когда к её стенам подошли алчные полчища Наполеона! А ведь в общем смысле обстановка была такая же…
Hotel [122] герцога Рагузского был ярко освещен — чуть ли не единственный во всём городе — и полон народу. Михаилу показалось, что все эти люди ждали только его, представителя русского командования. Все, кто был в доме, мгновенно окружили маршала и его спутника, но потом быстро разошлись в разные стороны, разбились на кружки и группы, что-то оживлённо между собой обсуждая. Мармон, препоручив Орлова адъютантам, удалился к себе в кабинет для решения неотложных дел.
122
Особняк (фр.). В записках М.Ф. Орлова, написанных по-французски, употреблено именно это слово.
Герой наш не раз бывал в расположении неприятельских войск и хорошо изучил военные нравы французов. Как характерное для них качество, он отмечал «счастливое смешение некоторого тщеславия с необыкновенной вежливостью». Правда, сейчас, в эти роковые для Франции и французов дни, указанные качества приняли некую болезненную остроту и раздражительность… Один в неприятельском стане, Михаил многим из них показался прекрасной мишенью для того, чтобы сорвать зло, наговорить ему обидных, пусть и не очень справедливых слов. Поэтому вскоре он вновь оказался в центре внимания.
— Много ли в вашем лагере казаков? — спрашивал один офицер. — Что касается до меня, то мне показалось ныне, что на нас нападает целая армия казаков, так войска ваши сражались врассыпную!
— Это было действие вашей прекрасной защиты, — польстил самолюбию собеседника Орлов, но тут же парировал удар: — А вы знаете, что русские равно не боятся битвы свалочной, как и стройного сражения.
— Знаете ли вы, где император Наполеон? — спрашивал другой. — Он ночует ныне в Мо.
— Как?! — изобразил удивление Михаил. — У генерала Сакена [123] , который, насколько мне известно, и не думал выходить оттуда с тремя корпусами своими?
123
Фабиан Вильгелъмович фон дер Остен-Сакен (1752–1837) — барон, генерал от инфантерии, командир корпуса в Силезской армии, затем — генерал-губернатор Парижа; граф (1821), генерал-фельдмаршал (1826), князь (1832) — при этом из его фамилии убрали приставку «фон дер Остен-».