Михаил Строгов
Шрифт:
— А какое мнение внушает тебе насчет этого твоя преданность нам? — спросил его эмир после минутного молчания.
— Мое мнение, — поспешно отвечал Иван, — опередить солнце! Отдать траву с восточных степей на корм туркменским лошадям! Взять Иркутск, столицу Востока, а вместе с нею, как залог, того, кто стрит больше всей страны! Уж если не сам царь, так, по крайней мере, великий князь, брат государя, достанется тебе в руки.
Это была конечная цель всех стремлений Ивана Огарева.
— Так и будет сделано, Иван, — отвечал Феофар.
Иван Огарев молча поклонился
Хуш-беги, шедший рядом с Огаревым, без дальних рассуждений взмахнул саблей, и голова одного из этих людей чуть было не покатилась на землю, но Иван Огарев успел вовремя схватить его руку и отклонить смертельный удар. Русский сразу узнал, что пленные были иностранцы, и отдал приказание немедленно привести их к себе.
Это были Гарри Блэнт и Альсид Жоливе. С самого приезда Ивана Огарева в лагерь они просили свести себя к нему. Солдаты не согласились.
Иностранцы пытались бежать, солдаты их не пускали, они вступили с ними в драку, а те стали стрелять, и, без сомнения, журналисты были бы убиты, если бы Огарев не вмешался сам в это дело. В продолжение нескольких минут он молча разглядывал стоявших перед ним совершенно незнакомых ему пленников.
А между тем они были свидетелями той сцены, что произошла на почтовой станции в Ишиме, когда Иван Огарев ударил Михаила Строгова. Но свирепый путешественник не обратил тогда никакого внимания на находящуюся в то время в общей зале публику. Гарри Блэнт и Альсид Жоливе, напротив, сейчас же узнали его.
— Гм-гм, кажется, полковник Огарев и тот грубиян с Ишима одно и то же лицо, — сказал француз вполголоса.
— Объясните ему наше дело вы, Блэнт, — шепнул он на ухо своему приятелю. — Этот русский полковник в татарском лагере мне прямо противен, и хотя, благодаря ему, моя голова и не слетела с плеч, но я не могу смотреть ему прямо в глаза: он внушает мне такое презрение!
Сказав это, Жоливе окинул Огарева с ног до головы презрительным, высокомерным взглядом и отошел прочь. Заметил ли Огарев этот оскорбительный для себя взгляд пленника или нет? Во всяком случае, он не показал этого.
— Кто вы такие? — спросил он по-русски.
— Два газетных корреспондента английской и французской печати, — лаконически отвечал Гарри Блэнт.
— Вы, конечно, имеете при себе бумаги, удостоверяющие вашу личность?
— Вот письма, уполномочивающие нас жить в России и состоять при французской и английской канцеляриях.
Иван Огарев взял письма и стал внимательно читать их.
— Вы просите, — сказал он, — разрешения следовать за нашими войсками дальше в Сибирь?
— Мы просим нас освободить, вот и все, — сухо отвечал английский корреспондент.
— Но вы свободны, господа, — отвечал Иван Огарев, — и мне будет очень интересно прочесть вашу хронику в «Ежедневном Телеграфе».
— Милостивый
Сказав это, он повернулся к своему товарищу, по-видимому, очень довольному его ответом. Иван Огарев и бровью не повел, он вскочил на лошадь и, окруженный своею свитой, быстро скрылся в облаках пыли.
— Итак, Жоливе, какого вы мнения о полковнике Огареве или, что то же, о предводителе татарского войска? — спросил англичанин.
— Я думаю, дорогой друг, — улыбаясь, отвечал Жоливе, — что жест, которым хуш-беги собирался рубить нам головы, был великолепен!
Как бы то ни было и какие бы ни были причины, заставившие Ивана Огарева поступить так великодушно относительно двух журналистов, эти последние были свободны и могли, по желанию, беспрепятственно разъезжать по всему театру военных действий. Они решили продолжать свое путешествие. Чувство антипатии, испытываемое ими когда-то друг к другу, превратилось в самую искреннюю дружбу. Блэнт не мог забыть услуги, оказанной ему французом, о чем тот не любил даже и вспоминать. В общем, их дружба, облегчая им репортерский труд, послужила в пользу и их читателям.
— А теперь, — спросил Гарри Блэнт, — что же мы станем делать с нашей свободой?
— Злоупотреблять ею, конечно, черт подери, — отвечал Жоливе. — Мы преспокойно отправимся в Томск и станем наблюдать над всем, что там делается.
— До той минуты, и, надеюсь, близкой минуты, когда мы сможем присоединиться к какому-нибудь русскому отряду?
— Как вы выражаетесь, мой дорогой Блэнт! Вы начали отатариваться! Если оружие победителей просвещает побежденных — тогда хорошо. В настоящем же случае ясно, что народы Средней Азии ничего не выиграют от татарского нашествия, а, напротив, только проиграют. Но, конечно, русские сумеют прогнать их! Все дело во времени!
Между тем приезд Ивана Огарева, возвративший свободу иностранцам, был большим несчастьем для Михаила Строгова. Если случай столкнет их друг с другом, то, конечно, первый не замедлит узнать в нем путешественника, с которым он так сурово обошелся в Ишиме, и, хотя Михаил молча перенес это оскорбление, все же на него будет обращено внимание, а это может повредить исполнению его планов. Вот в чем и заключалась дурная сторона приезда Ивана Огарева. Одно только было хорошо — это то, что Феофар отдал приказ перевести немедленно свою главную квартиру в Томск. Таким образом, исполнялось самое горячее желание Михаила Строгова.
Он рассчитывал добраться до Томска, замешавшись в толпу пленных и не рискуя попасться в руки разведчикам, шнырявшим без устали кругом города. Теперь же, по приезде в лагерь Ивана Огарева, опасаясь быть им узнанным, он положительно не знал, как поступить, и думал, что не лучше ли будет просто-напросто бежать из татарского лагеря? И наверное, он остановился бы на этом последнем решении, если бы в лагере не пронеслась вдруг неожиданная новость, что Феофар-Хан и Иван Огарев во главе нескольких тысяч кавалерий уже отправились в Томск.