Микеланджело
Шрифт:
На лице папы появилась растерянность, но он вдруг вспомнил, что хотел сказать, и весь оживился.
— Вот! Сдаётся мне, в начале века мы с тобой встречались на лекциях. Тогда один прелат на Пасху прибыл в Рим из Польши. Как звался, помнишь, польский наш собрат?
— Коперник. 75
— Он! С год погостил иль дольше. Тщедушный сам, но с жаром говорил. Ему внимали мы, развесив уши, про космос и вращение светил, и ядом наполнялись наши души.
Павел на миг задумался.
75
В
— Чем обернулось? Всё пошло вразброд! Сомненью подвергаются основы, на математике помешан сброд, до исступленья спорят богословы, и ныне их сам чёрт не разберёт.
Микеланджело продолжал хранить молчание.
— В твоей Флоренции Платона школа, где верховодит чуть не сатана. Повсюду, как чума, ползёт крамола, за Альпами крестьянская война…
— Как говорят, так повелел Создатель, — тихо прозвучал ответ мастера.
— Да полно врать! Со мной-то не хитри. Негоже баснями нам жить, приятель. Ты сам глаза раскрой и посмотри. Всё обнажилось, ничего не свято, брожение в умах, кругом разврат! Страна опасной ересью брюхата, которая страшней, чем супостат. Сбывается апостола пророчество, что сгинет род людской, живя во зле. А ты замкнулся в гордом одиночестве, забыв про беды на родной земле.
— Да я…
— Молчи! Перечить неуместно. Пойдёт о важном деле разговор. Хоть мненье о тебе не очень лестно, но всем известно, ты в работе спор и предан делу до самозабвенья.
Папа вновь взглянул на стоящего в молчаньи мастера, стараясь понять его отношение к сказанному. Но тот бровью не повёл в ответ на лестные слова.
— Недавно я в Сикстине побывал и понял, сколь великое творенье во славу Римской церкви ты создал. Плафон твой вызывает восхищенье! Да вот алтарная стена бельмом. Как в судный день, вопит она, нагая. А посему, наш сын, заказ тебе даём: всё мастерство и знанья применяя, за роспись взяться в этом же году.
— Да скульптор я, — чуть ли не с вызовом напомнил о себе мастер, — и вы забыли, видно, что я давно с палитрой не в ладу.
Папу всего перекосило от этих слов:
— Такое слышать от тебя обидно. Ты думай — чепуху не городи. Чего добром гнушаешься, милейший? Ведь прытких мастеров хоть пруд пруди. Им только свистни…
— Да не то, Святейший! Что ж, мне об стенку биться головой?
— Ты горло не дери! Ишь, разорался. Мы не в лесу, и я, чай, не глухой.
— Поймите вы, чтоб я за фреску взялся, мне надо бы силёнок подзанять.
— Ты не обижен Господом на свете. И. нечего меня разубеждать. Я вот постарше и за мир в ответе.
Но Микеланджело продолжал упорствовать:
— В ответе я пред совестью своей, и мне ль не знать, сколь непосильно бремя?
Павел удивлённо всплеснул руками:
— Из камня высекать куда трудней, и зря ты понапрасну тратишь время.
— Сыздетства, отче, я каменотёс.
—
— Я не привык дела решать с наскока.
Павел начал терять терпение:
— Покойный папа Медичи, как знал, когда решил…
— Да знаю я и помню!
— Тебя он ко двору не подпускал, сослав в каррарскую каменоломню.
— Я был в отместку отстранён от дел, так как клеймил мздоимство, непристойность.
— Да как ты, еретик, сказать посмел, — возмутился папа, — о Римской курии такую вольность! Упрячу в каземат тебя, стервец! Куда пошёл? Совсем отшибло разум.
Микеланджело остановился на полпути к выходу:
— Я думал, аудиенции конец.
— То мне решать. Ты думай над заказом. Сикстина заждалась тебя, глупец.
«И снова кабала, — подумал про себя вслух Микеланджело. — Вот незадача!»
— Чего бормочешь? Я не отступлюсь. Не вздумай только поступить иначе, — пригрозил Павел. — От Юлия ты убежал как трус. Со мной не выкинешь такую шутку. Из-под земли достану, в рог скручу, плясать заставлю под мою же дудку, а за строптивость и поколочу.
Видимо, поняв, что переборщил с угрозами, Павел подошёл к Микеланджело и положил ему руку на плечо.
— Ну, будет — не серчай. Себя не мучай. Отказа никогда я не прощу. Пойми — я тридцать лет ждал этот случай и, папой став, его не упущу!
— Как одолеть мне тяжкие сомненья? — с дрожью в голосе спросил мастер.
— Порукой верной будут гений твой и неустанные мои моленья. Заказчик — время и престол святой, — и Павел осенил художника крестным знамением. — Не подведи нас и работай рьяно. Всё! Порешили, и умерь свой нрав.
С этим напутствием Микеланджело, не отрешившись от всего услышанного, покинул зал, забыв на прощанье преклонить колено. Вслед за ним в зал вбежал Бьяджо:
— Святейшество, он вышел, словно пьяный, в приёмной всех послов перепугав. Вот и нашлась на срамника управа!
— Ты не болтай, а исполняй приказ, — резко оборвал его Павел. — Оповестить все римские заставы, чтоб мастер сей не упорхнул от нас. Впредь дом держать негласно под надзором.
— Весь сыск поставим на ноги тотчас и пост фискалов пред его забором.
— Но чтоб о слежке знать он не посмел, — приказал Павел.
— Соскучилась по бунтарю темница, — потирая руки, сказал Бьяджо.
— Какому бунтарю? Ты ошалел. Умолкни, валаамова ослица!
— Простите, что я брякнул невпопад.
— Он должен мне служить, и непременно! Я знаю, что сманить творца хотят Париж, Мадрид, Венеция и Вена. Но он художник папского двора. Упустите — повешу за измену! Послов на завтра. К трапезе пора.
И папа через скрытую от взора потайную дверь покинул малый зал приёмов.
Встреча с новым понтификом породила в Микеланджело страхи и сомнения, хотя сам Павел III вызвал у него симпатию своей простотой и дружеским расположением. Пожалуй, с таким папой можно иметь дело.