Микрокосм, или теорема Сога

Фудзимори Асука

– Чего от тебя хотела эта старая развалина?

– Ничего… надеюсь. Хотя еще и не понимаю ничего. И не объяснил он тоже ничего.

– В его возрасте – неудивительно. Иной кирпичный дом столько не простоит, сколько он прожил.

– Да ладно, тьфу на него.

– Кончай плеваться, лучше улыбнись. Ведь сегодня самый счастливый день твоей жизни.

Но Хитоси оставался озабоченным. Он, конечно, слышал о старике Инукаи. Газеты Японии часто писали о нем, о его контактах с великими реформаторами. Инукаи заигрывал с демократами, цитировал Тёмин Накаэ и других либерально настроенных мыслителей, клялся, что он из народа, с народом, ради народа… Цуёси Инукаи, кошмарный лидер кошмарной парламентской оппозиции. Он и

в молодости был не краше. Тщедушный, сутулый, со впалыми щеками, Инукаи производил впечатление больного, которому не суждено поправиться. Женился по брачному объявлению на женщине благородного происхождения. Ожесточенная неудачным замужеством, она нашла отдушину в кулинарии и с годами непомерно растолстела, карикатурно оттеняя своей полнотой худобу мужа-скелета.

Популярность старого либерала носила курьезный характер. Страна слишком долго прославляла воинские доблести, и к типам, разглагольствовавшим о конституции и парламенте, относились как к свалившимся с луны. Стране нужны были герои: твердая рука, тяжелый кулак, горластая глотка…

Беспочвенный мечтатель – пожалуй, самое безобидное прозвище Инукаи. Более резолютивные оппоненты не останавливались перед определениями «провокатор», «анархист», «красная скотина», «продажная шкура», «вонючий карлик», «мешок дерьма», «сортирная швабра»… От недостатка оппонентов Инукаи не страдал: приверженцы милой старины, шарахающиеся от всяких новомодных заграничных веяний; неудачники, лишенные всякого влияния и нуждающиеся в предмете ненависти; военные, для которых парламент – символ коррупции, разъедавшей страну… Достигшие определенного комфорта также опасались со стороны либералов всяческих гадостей, подрыва их благосостояния. Богатеи архипелага не жалели для него нелестных эпитетов, и дочь Ивасаки, разумеется, разделяла убеждения своего родителя, хотя и высказывала их в смягченной форме.

– Папа считает, что этого Инукаи следует бояться, как чумы.Либералы – замаскированные коммунисты, говорит он, из-за этой маскировки они еще опаснее, чем неприкрытые красные.

– Что ты в этом понимаешь? Ведь ты не разбираешься в политике.

– Я доверяю суждениям отца, а уж он-то разбирается в политике. Не зря же его называют денежным мешком.

– Ну, спасибо, интересная тема…

– Милый Хитоси, я тебя все равно люблю, несмотря на твой дрянной характер и вечное ворчание. Хмурься как хочешь, я сегодня так счастлива, так счастлива!

Хитоси вздохнул, не отрываясь от своих мыслей. Церемония окончилась, ворота святилища открылись для посетителей, толпа торопилась опустить монеты в кружки для сбора пожертвований. Гимназисты благодарили богов за успешно сданные экзамены, отчаявшийся журналист надеялся на их помощь в поисках работы, бедная мать молилась, чтобы пропавшая прошлым вечером двенадцатилетняя дочь вернулась домой.

Нервно ощупывая визитку, спрятанную в кармане, Хитоси решил встретиться с Инукаи в надежде сдвинуть с мертвой точки свой безумный проект.

«Уникальность эпохи, в которую мы живем, пышно расцветший в наше время западный рационализм, как кажется, делают невозможным использование логики в качестве основного инструмента современной науки. На первый взгляд это очевидно, однако представляется нам глубоким заблуждением.

Небольшой экскурс в историю. Логика родилась дважды: на берегах Ганга и на Эгейском побережье. Отцами ее считают Васубандху и Аристотеля. Такое двойное отцовство одной науки вызвало споры. Кто же все-таки был первым? Некоторые западные школы и слышать не хотят о возможности зарождения какой-либо науки вне средиземноморского бассейна; они с негодованием отвергают индийскую гипотезу. Другие столь же рьяно утверждают, что греков ознакомили с методом силлогизма индийцы.

Контакты между

двумя мирами, прямые и опосредованные, существуют с глубокой древности. Знаменитый философский диспут эллинистического властителя Бактрии Менандра и буддийского монаха Нагасены – лучшее доказательство того, что обмен мыслями по меньшей мере столь же плодотворен, как и коммерческие контакты. Ничто не дает нам повода сделать вывод, что одна цивилизация оказала влияние на другую. Более того, кажется, что греческая и индийская логика развивались раздельно, как бы не ведая одна о другой.

Основной объект той и другой логики один и тот же. Речь идет, в общих словах, о теории интерференции, цель которой – обосновать пропозиции на базе углубленного изучения грамматики, в особенности союзов, выражающих причинно-следственные связи. Изучение Абхидхармы, изучение Библии. Использование единого языка науки – латыни на Западе, санскрита в индийском мире – консолидировало грамматику, подняло логику на уровень самостоятельной науки. Как на Западе, так и в Индии изучение логики требовало совершенного знания религиозных текстов. Как на Западе, так и в Индии между соперничающими школами вспыхивали ожесточенные споры.

Обратимся к различиям. В первую очередь, в плане историческом, культурном, религиозном. Западная логика развивалась в христианском, строго монотеистическом мире, в Индии же до эпохи Великих Моголов мозаика верований соответствовала множественности политических образований, княжеств и королевств.

Второе, еще более существенное различие относится к методу. Аристотелевский силлогизм трехчастен, индийская же анумана состоит из пяти элементов. И это не простое формально-количественное различие. Для Аристотеля силлогизм – лишь средство устранить сомнения и продолжить дискуссию, из этого и вытекает простота его формальной структуры. Для индийцев же анумана сама является объектом дискуссии. Аристотелевская схема поощряет индуктивное рассуждение, то есть вывод от частного к целому, к общему закону. Именно этим путем, по словам Юма, идет вся современная наука начиная с эпохи Возрождения. Пять элементов индийской ануманы, более строгие, чем аристотелевский силлогизм, закрывают этот путь – вероятно, тем самым закрыв для индийского мира возможность научной революции, сравнимой с европейской.

Очевидно, как в средневековой Европе, так и в предмогольской Индии логика развивалась в рамках, определенных религией. Совершенно различные системы верований объединяли одинаковые проблемы, в частности вопрос о природе Вселенной. Но вопреки сдерживающему религиозному фактору как индийская, так и европейская логика развились и достигли высокого уровня, затронув и разработав широкий круг вопросов.

Другой аспект взаимоотношения логики и религии: в обществах, объяснявших происхождение Вселенной на основе канонических текстов, изучение слова Божия автоматически возводилось в ранг науки. И как только роль религии ослаблялась, падало и значение логики. Вспомним искоренение буддизма в Индии, критику Церкви гуманистами в Европе XVII века. И ученые, посвятившие себя изучению логики, становились в ряды церковников. Во Франции орден Пор-Рояля был одним из последних бастионов сопротивления наступающему картезианству. В Индии исчезновение буддизма сопровождалось всеобщим ослаблением интереса к логике.

Похоронив логику, современная наука расцвела. В XIX веке немец Фреге, вдохновленный работами Кантора и Дедекинда по теории чисел, создал логику, совершенно лишенную привязки к какой-либо грамматике. Универсальный язык, использованный им – в данном случае язык математики, – все же не являлся гарантией полной объективности, так как современная наука с ее академиями и священными фигурами представляет собой ту же Церковь, обращенную к догмам рационализма. Отнюдь не исчерпав бездны духовных запросов, логика служит теперь новой неумолимой религии нашего времени.