Миланцы убивают по субботам (сборник)
Шрифт:
Дука рывком поднялся. Сжал зубы, чтобы не завопить от радости. Все, убийцы у него в руках. Надо только разыскать дельца, торгующего пластмассами в Милане, коротышку с огромной родинкой на шее. Он спустит с цепи Маскаранти, и тот за неделю, а то и меньше, из-под земли достанет пластмассового короля, который переспал с несчастной великаншей. Коротышка даст им адресок дома, где он ее встретил, а уж оттуда потянется ниточка к убийцам. Теперь машина запущена, и расследование пойдет, можно сказать, само собой.
– Спасибо, спасибо тебе!
В голосе Дуки звенела ярость победы.
– Спасибо... Тебя как зовут?
Ее развезло от кварты виски, выпитой единым духом, теперь она сидела на диване, широко расставив нога.
– Черная шлюха.
Пробиравшийся в комнату луч внезапно погас, и розовато-сиреневые ногти на босых ногах прекрасной негритянки сразу утратили блеск.
– А чего таскаешься?
– Тебе-то что? Все одно – везде грязь.
– Может, не везде?
– Везде. Вот ты, легавый, приходишь в бардак, как пацан, у которого по утрам не стоит, а сам тут вынюхиваешь. – Под действием алкоголя у нее развязался язык. – Везде грязь, как ее ни прикрывай. К примеру, ты думаешь, он друг, а он котяра.
Да, выговор у нее явно римский.
– Ты что, жила в Риме?
– Я римлянка. – Она встала, чтобы калить себе еще кварту виски. – Юлий Цезарь мне, конечно, не родня, но родилась я в Риме, это ты правильно заметил, легавый.
Еще бы не правильно: ярко выраженная римская речь, быть может, только чуть-чуть смягченная португальским акцентом... Что ж, пускай пьет и болтает что угодно – она свое дело сделала.
– Мать привезла меня в Рим из Анголы в животе, и родилась я в доме на набережной Тибра. Помню, все глядела из окна на желтую воду. Отец приехал в Италию посланником португальского правительства, мне было пять лет, когда они оба погибли – взорвались в машине. Соседка по дому, старая дева, взяла меня к себе и воспитывала как свою дочь, лет до четырнадцати. – Слова теперь лились из нее потоком. Дука и не думал его останавливать. – А после явился он, котяра, сын одной сводки, разыграл из себя влюбленного без памяти и привез меня в Милан, на эту вот работенку. Мне еще повезло: молодая и к тому же негритянка – диковина, одним словом, потому и живу тут, в роскошной обстановке, а то ошивалась бы по вокзалам.
– Я спрашиваю, как тебя звать.
– На, держи. – Из маленького комода она достала сумочку и протянула ему паспорт. – Можешь меня засадить.
Дука раскрыл паспорт. Имя: Эреро Акауну; профессия – домохозяйка.
– Засадить? Я, наоборот, хочу тебя вытащить.
– Смотри какой добренький легавый!
Положим, она пьяна и жизнь у нее не сахар, но все равно неприятно, когда тебя обзывают легавым.
– Прекрати обзываться. И переоденься. Я вытащу тебя из этой ямы.
– Да что толку? – Она пожала плечами. – Выберешься из этой – попадешь в другую. Или ты меня в монастырь на перевоспитание определишь?
– Ну зачем же? Ты прекрасно воспитана, – возразил Дука. – Я тебя не в тюрьму везу и не в монастырь. Ты поселишься в хорошей гостинице, радом с квестурой, чтоб быть всегда у меня под рукой. Мне еще может понадобиться
Она согласно кивнула.
– Ну давай, поживей. Через десять минут сюда явится опергруппа и заметет всех, кроме тебя, потому что ты уйдешь со мной. Есть тут кто из сутенеров?
– А то как же! – Она презрительно фыркнула. – Один-двое всегда на посту – следят, как идет работа, и заодно за хозяйкой приглядывают.
– Хорошо, – заключил Дука, – одевайся. Сейчас придут наши ребята, не могу же я увести тебя отсюда в таком виде.
– Да липа это все, – бросила она.
Но все же стащила золотистое трико и вынула из шкафа костюм из плотной ткани оранжевого цвета. Оранжевый должен быть негритянке очень к лицу, подумал Дука.
5
Несколько минут спустя действительно прибыл полицейский фургон, группа из шестерых человек под командованием Маскаранти ворвалась (не без помощи зеленого бархатного пиджака) в квартиру и собрала обильный урожай: кроме хозяйки и трех девиц они отловили, как предсказывала негритянка, двоих типов – один громила, другой злобный замухрышка, – чей род занятий не вызывал сомнений. В довершение всего Маскаранти реквизировал у любезной хозяйки дома удесятеренную хвоту в сто тысяч лир, заплаченных Дукой за доступ в комнату негритянки. А еще им посчастливилось изъять восемьдесят упаковок с ампулами стена-мина для «ослабленных» клиентов, нуждающихся в определенной стимуляции.
– Я вас заставлю сожрать эту гадость! – пригрозил Маскаранти двум сутенерам. – Выводи их!
Всю компанию погрузили в фургончик, квартиру опечатали. В квестуре Маскаранти самолично причешет обитателей притона частым гребешком, выколотит как можно больше сведений, а затем переправит в полицию нравов, где их причешут еще тщательнее.
А тем временем Дука и Ливия под конвоем вели прекрасную негритянку в отель «Кавур». Пешком – машина, как это часто бывает в жизни, – почему-то не завелась.
Они вошли в вестибюль гостиницы, вызвав живой интерес у группы немцев, которые воззрились на чернокожую уроженку Рима так, будто она была Миланским собором, замком Сфорца... нет, даже большей достопримечательностью – грандиозным, экзотическим памятником женственности. Дука взял номер, и вместе с Ливией они препроводили туда девушку, поддерживая с обеих сторон, поскольку та была пьяна вдрызг. Едва очутившись в комнате, она плюхнулась на постель, вытащила из оранжевой сумочки сигарету; Дука дал ей прикурить.
– Повтори-ка мне твое имя, – произнес он раздельно и внятно. – Оно у тебя трудное, я не запомнил, а разговаривать с человеком, не зная его имени, мне как-то непривычно.
– Эреро, – вымолвила она и томно прикрыла глаза.
– Ах, ну да, Эреро... Очень красивое имя.
– Это одно из племен банту в Анголе, мои родители к нему принадлежали, потому и назвали меня так.
Ливия сидела у окна и прислушивалась к разговору; шрамы ее были прикрыты длинными ниспадающими волосами. То и дело она поглядывала сквозь стекло на удивительное миланское солнце в конце октября, не привыкшая к таким чудесам.