Миланская роза
Шрифт:
Каждый раз Анджело возвращался с подарками и с рассказами о своих приключениях. Роза слушала его открыв рот, и в ее воображении фигура брата разрасталась до гигантских масштабов. Он казался ей повелителем мира, разделявшим трапезу с африканскими царями, арабскими халифами и индийскими магараджами. Он знал английских баронетов, бродил по восточным базарам, говорил на всех языках и умел читать по звездам. Тем более умел он читать мысли восторженной девочки.
Но после войны что-то изменилось. Иссяк источник его повествования, угасли порывы юности. В 1915 году Анджело оставил дома девочку, а вернувшись в 1918-м, нашел женщину, которая
— Не надо, не надо, — сказал тогда Анджело, резко оттолкнув сестру.
— Почему? — спросила Роза, не в силах скрыть обиду.
— От меня воняет, чувствуешь, воняет, — раздраженно произнес Анджело, мрачно взглянув на нее.
Роза с помощью Джины нагрела несколько больших кастрюль горячей воды, чтобы брат отмылся от окопной грязи и освободился от вшей. Она надеялась, что, как следует помывшись, Анджело станет прежним любящим фантазером. А он вдруг начал избегать ее.
Наконец она решилась и во время завтрака подступила к брату с расспросами.
— Почему ты не хочешь говорить со мной? — спросила Роза.
— С чего это тебе такое пришло в голову? — возразил Анджело, крошивший в молоко хлеб.
— Ты меня больше не любишь, — с упреком произнесла Роза.
— С чего это ты взяла? — спросил Анджело, не отрывая глаз от кружки.
Оба замолчали. Тишину нарушало лишь тиканье ходиков в углу. Бабушка, сидя у очага, бормотала молитву.
— Я знаю. До войны ты всегда был рядом со мной. Мы играли, болтали. А теперь ты меня не замечаешь, — обиженно произнесла Роза.
— Ты выросла, — сказал Анджело, отодвигая кружку.
— Ну и что?
Роза подошла поближе к брату. В глазах ее читалась решимость разобраться во всем до конца.
— Ты больше не ребенок, — произнес Анджело, заглянув ей в лицо.
Роза подошла к нему, обняла за шею и поцеловала жесткие волосы. Анджело взял ее за талию, такую тоненькую, что ее можно было обхватить ладонями, и посадил себе на колени, как когда-то сажал ребенком. Роза не расцепила рук, и он прижался головой к ее груди. Дрожь пробежала по телу Анджело. Он хотел лишь выразить сердечную нежность к сестре, но помимо его воли в это объятие вкралось иное, тревожное, смутное чувство. Анджело резко отстранил Розу и рывком вскочил на ноги. Они переглянулись, чувствуя смущение и не находя слов друг для друга.
А из угла донесся голос сидевшей у очага бабушки, голос мудрости и здравого смысла.
— Нельзя шутить с огнем, — произнесла старуха. — Огонь обжигает…
Оба одновременно обернулись к очагу. Бабушка как завороженная смотрела на охваченное пламенем полено и, казалось, забыла о присутствии внуков. Словно она их не видела и не слышала…
— Я пойду в деревню, — бросил Розе Анджело.
Он вернулся поздно, вдрызг пьяный. С того дня он все время пропадал в остерии, возвращался вечером и избегал Розу. После этого объятия на кухне брат и сестра перестали разговаривать друг с другом.
Глава 3
Старинный буковый стол был накрыт белой скатертью голландского полотна; салфетки продеты в деревянные кольца с резным цветочным узором. Сиял лавенский фарфор парадного сервиза, сверкали бокалы муранского стекла, синие, на темно-зеленых ножках. На серебряных столовых приборах была выгравирована буква «Д» — Дуньяни.
Роза с удовлетворением созерцала результат своих трудов. Такой парадный стол обычно накрывали по большим праздникам или
Здесь ели, болтали, обсуждали дела, мылись, играли в карты или в лото, принимали гостей и разговаривали с работниками. Женщины шили, гладили, стирали на кухне, а мужчины спорили, курили, обсуждали ход полевых работ, виды на урожай, удои коров или планы закупки сельскохозяйственного инвентаря. В холодные дни на кухне служили молебен.
В «Фаворите» был еще и «обеденный зал», то есть столовая, которой, впрочем, никогда не пользовались. Ее демонстрировали важным гостям, показывая, что столовая имеется, а потом снова запирали.
Рядом с кухней находилась кладовая. Анджело, побывав в море, называл ее «камбуз». Здесь стояли лари с пшеничной и кукурузной мукой. С потолочных балок свисали круги колбасы и окорока ветчины, связки чеснока и лука. На полках хранились сыры, варенье, яблоки, картошка.
Между кухней и «обеденным залом» находилась лестница, которая вела наверх. Там располагались спальни и хранилось зерно. «Обеденный зал» и внутренняя лестница говорили о некоторой изысканности вкусов, так же как десять тысяч саженей земли неоспоримо свидетельствовали о зажиточности семьи Дуньяни. Правда, в доме не было ни туалетов, ни ванн, ни электричества, ни парового отопления. Дуньяни считали все это ненужными причудами богачей — есть следовало в тепле, а спать в холоде. От частого мытья в горячей воде организм становится изнеженным, слабеет, теряет силы, отступает от добродетелей и склоняется к греху.
В полдень вернулись домой мужчины. Они тщательно соскребли грязь с башмаков о железную поперечину, вкопанную у порога, и повесили шляпы и плащи на вешалку у входа.
Роза только что управилась с закуской, разложив на блюде тонко нарезанную ветчину, свернутую трубочками, с начинкой из зелени и кисло-сладких фруктов.
Первой, во главе стола, села бабушка, непрерывно бормотавшая молитвы и перебиравшая костлявыми пальцами зерна четок. На ней было черное платье, а на голове — черный хлопчатобумажный платок, стянутый узлом на затылке. Роза никогда не видела бабку в другом наряде. Никто точно не знал, сколько ей лет, но она говорила, что родилась в начале сороковых годов прошлого века. О событиях 1848 года у нее сохранились четкие воспоминания. Иногда она напевала слабеньким голосом народную песню, что пели во времена австрийского вторжения. Там говорилось, что надо схватить за чуб «сукиного сына Радецкого», сунуть его в котел и сварить хороший бульон. Бабушка, святая женщина, пела и смеялась, обещая сгубить в кипятке бравого австрийского генерала.
Иньяцио сел напротив матери, за другой конец стола. Он был последним сыном Эльвиры Дуньяни, единственным, кто пережил болезни, годы лишений, войны, холеру. Он всегда выслушивал мать с сыновней почтительностью, хотя и знал, что старуха давно уже живет в собственном призрачном мире и часто говорит совершенно бессмысленные вещи.
Она проводила целые дни у огня, сын и внуки иногда выслушивали ее истории о давно ушедших годах, но никто не обращался к ней за советом, так как разум старушки уже помутился. Однако Розе казалось, что бабушка Эльвира все знает и понимает, просто она не хочет никого и ничего видеть вокруг.