Миланская роза

Модиньяни Ева

— Вон отсюда! — крикнула мать и жестом ангела отмщения указала дочери на дверь.

Роза встала, пошатываясь, так у нее болели колени и затекли ноги. Неуверенным шагом она двинулась к двери.

Алина не произнесла ни слова. Она смотрела, как дочь переступила через порог, словно Роза входила в геенну огненную, навеки заклейменная грехом. Ужас, ужас за себя и за дочь объял Алину. Оставшись одна, женщина рухнула на колени.

— Мария, Пресвятая Дева, — взмолилась она. — Ты сама мать, просвети меня! Как мне изгнать дьявола из души дочери? Алине пришло в голову привязать девочку к миртовому кусту перед статуей Мадонны,

на шее которой блестело серебряное ожерелье. Мать думала, что действует по велению Пресвятой Девы, на самом же деле Алина была одержима собственными навязчивыми идеями.

— Будешь оставаться привязанной весь день, — заявила она дочери. — С рассвета до заката, всю неделю. До тех пор, пока не покаешься в грехах. До тех пор, пока не попросишь Мадонну, чтобы она смилостивилась и позволила тебе стать монахиней.

Иньяцио Дуньяни не стал вмешиваться: для девочки урок скромности не помешает, хотя, конечно, обошлась мать с Розой жестоко. Да и то сказать, характер у девчонки просто невыносимый, наказать ее стоило. Кроме того, Иньяцио не хотелось ссориться с женой. Ивецио и Клементе восприняли наказание Розы как новое развлечение. Они играли с Алиной, как кошки с мышкой. Стоило матери отвернуться, как мальчики тут же мчались развлекать Розу.

Малышка оставалась одна только в послеполуденные часы, когда все в доме предавались сну, а Клементе было запрещено приближаться к хозяйскому жилью. На третий день, как раз во время дневного отдыха, Роза задремала в тени миртового куста. Но спала она чутко, и ее разбудили какие-то звуки: легкий звон, чуть слышный шорох, так непохожий на неумолчное стрекотание цикад, наполнявшее раскаленный воздух.

Роза открыла глаза, притаилась под кустом и увидела молоденькую цыганку в разноцветных лохмотьях. Цыганочка осторожно выдавила стекло, прикрывавшее статую Мадонны, и сняла серебряное ожерелье. Сквозь заостренные, как меч, листья ирисов девочка смотрела, как цыганка прячет в кармане украшение, на мгновение сверкнувшее в солнечных лучах. Потом похитительница быстро преклонила колени, осенила себя крестом и бесшумно, словно она не шла, а летела по воздуху, понеслась по тропинке прочь.

Роза вполне могла позвать на помощь или просто выглянуть из-под кустов и спугнуть воровку. Но она не сделала ничего, чтобы остановить святотатственную кражу, причем девочка и сама не понимала, почему так поступила. Однако она успела разглядеть цыганку, и детская память Розы навеки запечатлела резко очерченный профиль, волосы цвета старого золота, личико с высокими скулами, светлые и прозрачные, как родниковая вода, глаза, порывистую грацию дикого животного.

Роза разглядела вдалеке, в золотистом свете солнца, цыганский табор, двигавшийся по дороге и исчезнувший за поворотом. За раскрашенной бело-голубой кибиткой шагали две женщины с детьми на руках. Их нагнала цыганочка-воровка. Роза сразу решила, что дети — краденые. Ведь прекрасно известно — цыгане крадут и детей.

— Святотатство! — взвизгнула Алина, бросившись на колени и в молитвенном жесте воздев к небу руки.

Роза глядела на мать бесстрастно, не испытывая ни малейшего волнения. В душе у девочки воцарилось безграничное спокойствие. Цыганка, казалось, расплатилась с матерью за ту обиду, что лишила Розу радостей, принадлежавших девочке по праву.

Тут как раз подъехал

на тележке Иньяцио. Он осторожно натянул поводья и остановился у решетки сада.

— Что случилось? — спросил он, обращаясь к жене, преклонившей колени на дорожке.

— Воры, — спокойно объяснила Роза, высунувшись из-за миртового куста.

— Что украли? — встревожился отец.

— Украли серебряное ожерелье, — ответила девочка.

Ни за что в жизни она бы не призналась, что видела воровку.

— Твое ожерелье? — изумился Иньяцио.

— Не мое, ожерелье Мадонны, — возразила Роза.

— Святотатство! — завопила Алина и, поднявшись с колен, бросилась к мужу.

— Хватит комедий! — оборвал ее Иньяцио.

— Святотатственная кража для тебя комедия? — возмутилась Алина.

— Не кража, а твои вопли — комедия, — уточнил муж.

Он отдал поводья работнику и двинулся вместе с Алиной к дому.

— А тебе не пришло в голову, что воры могли напасть на Розу? — с упреком спросил он жену.

Нет, об этом мать не подумала, вся охваченная праведным гневом.

— Ничего с ней не случилось, — холодно заметила Алина.

— Хватит спектаклей, — решительно заявил Иньяцио. — Немедленно освободи малышку. Слышишь, немедленно! С этой минуты я буду заниматься дочерью. А украденное ожерелье пусть послужит тебе уроком.

Иньяцио неожиданно повернулся и пошел по дорожке обратно.

— Ты куда? — спросила Алина.

— Заберу Розу, — сухо ответил он, бросив на жену раздраженный взгляд.

— И ты против меня, — обиделась Алина. — Все против…

— Я не против тебя. Должна же быть хоть какая-то справедливость…

Он отвязал Розу, а жена бросилась в спальню излить обиду и отчаяние перед ликом Христовым.

— Испугалась? — спросил у девочки отец.

— Нет, папа, — ответила Роза, обнимая Иньяцио.

— Хочешь красивое ожерелье? Оно будет только твое, и ты сможешь надевать его когда угодно.

— Нет, папа, спасибо вам, но мне ничего не надо, — произнесла счастливая Роза.

Она уже получила то, что хотела. А теперь, чтобы счастье ее было полным, не хватало только одного: не хватало Анджело, которому она могла бы рассказать правду о краже ожерелья.

Глава 6

Анджело вернулся лишь через несколько лет, вернулся неожиданно, так же, как и уехал. Розе исполнилось двенадцать: она вытянулась, похорошела, и все ее существо дышало ароматом ранней весны. Она никогда не забывала далекого старшего брата. Его письма, залепленные странными марками и непонятными для Розы печатями, хотя она теперь умела читать и писать, поддерживали память о нем.

Но жизнь ее шла от одного открытия к другому, от чуда к чуду, и дни казались ей бесконечной чередой новых и разнообразных событий. Кража ожерелья у Мадонны ушла в далекое прошлое; о ней иногда вспоминали летом в годовщину той истории. Алина смирилась с отказом дочери, которой монастырская жизнь вовсе не казалась единственным призванием молодости. Иньяцио занимался девочкой больше, чем раньше.

Анджело отпустил усы, стал выше и шире в плечах. Лицо у него было обожжено солнцем, взгляд решительный, выражение мужественное. О нем ходили невероятные слухи. До «Фавориты» дошло известие о кораблекрушении в Яванском море. Двое спасенных якобы были миланцами, и один из них, вероятно, Анджело.