Миланский черт
Шрифт:
«Гамандер» стоял, словно кинодекорация, под софитами раннего утреннего солнца на фоне зловеще черного неба. Когда Соня вошла в свою комнату, перед полуоткрытой фрамугой трепетала вздувшаяся парусом занавеска и откуда-то издалека доносились ленивые раскаты грома. Она закрыла окно и пошла под душ.
Когда она вышла из ванной, в комнате было уже так темно, что ей пришлось включить свет. За окном поблескивали толстые стеклярусные нити дождя.
В бассейне тоже горел свет. Ветер хлестал дождем в стеклянную стену. Снаружи было так
В спортивном бассейне Барбара Петерс невозмутимо наматывала свои утренние километры. Соня спустилась вниз, в лечебницу.
В комнате для персонала она увидела Мануэля. Он стоял на голове, опершись голыми пятками о стену. Глаза его были закрыты. Соня тихо закрыла дверь и прошла в зал отдыха. Там было темно; только слабо светился аквариум. Она подошла к выключателю.
— Пожалуйста, не надо!
Соня вздрогнула.
— Простите, что испугал вас.
Это был доктор Штаэль. Он лежал на кушетке под махровой простыней, в зеленоватом свете, исходившем от аквариума.
— Как ваши дела? — спросил он.
— Не знаю. Мне все вокруг кажется таким нереальным. — Соня присела на соседнюю кушетку. — Как вы думаете, это связано с ЛСД?
— ЛСД изменяет биохимию мозга. Он настраивает его на другую волну и задает ему другие параметры восприятия. Это не мои слова. Это сказал Альберт Хофман. А он как-никак открыл ЛСД.
— Мне это непонятно.
— То, что мы воспринимаем как действительность, рождается в нашем мозгу. Наш глаз принимает лишь десятую или сотую долю электромагнитных волн, излучаемых предметами. А мозг преобразует их в цвета.
— Недавно я видела радугу. И на краю спектра у нее был цвет, которого не существует.
— Вы знаете, из чего состоит спектр радуги? Из электромагнитных колебаний в диапазоне между 0,4 и 0,7 миллимикрона. Возможно, эйсид настроил ваш мозг таким образом, что он стал видеть на пару стотысячных больше.
— И это изменение так долго сохраняется?
— Мозг — очень понятливый и переимчивый орган.
Соня смотрела на аквариум, на странные зеленоватые блики, играющие на пустых кушетках и на неподвижном теле доктора.
— Значит, получается, что действительности, которую мы видим, вообще не существует?
— Напротив: существует бесконечное множество действительностей. И они не исключают друг друга. Они дополняют друг друга, образуя некую всеобъемлющую, вневременную, трансцендентальную действительность. Это тоже сказал Хофман — не какой-нибудь хиппи, а всеми признанный естествоиспытатель.
— Мне бы сейчас справиться хотя бы с одной действительностью… — произнесла Соня.
В коридоре было тихо. Тишину нарушал лишь плеск искусственных водопадов наверху. Когда Соня проходила мимо процедурного кабинета № 2, дверь неожиданно распахнулась, и фрау Феликс жестом пригласила ее внутрь. Закрыв за собой дверь, фрау Феликс встала перед Соней, приняв воинственную позу. Она была почти на голову ниже ее. Соня видела седину в ее черных волосах, чувствовала
— Если вы еще раз попытаетесь отбивать у меня пациентов, вы проклянете тот день, когда приехали сюда! — сдавленным голосом произнесла фрау Феликс.
— Вы о чем? — с трудом удалось выговорить Соне.
— «О чем, о чем»! — передразнила ее фрау Феликс. — Вы знаете, о чем. Вы прекраснознаете о чем! — Она открыла дверь и прошипела: — А теперь — вон отсюда!
Соня послушно вышла, как ребенок, которого отчитали и отправили в угол.
Мануэль уже стоял на ногах.
— Что случилось? — спросил он с тревогой, когда Соня вошла.
«Ничего», — хотела она ответить, но смогла лишь покачать головой. Мануэль обнял ее, и она разрыдалась.
Мануэль был на высоте. Он ничего не спрашивал, ничего не говорил, не похлопывал ее ласково по спине, чтобы утешить. Он просто держал ее в объятиях, терпеливо дожидаясь, когда она выплачется. И источал какой-то тонкий, мужской аромат с преобладанием ярко-бирюзовой ноты.
Когда она наконец отстранилась от него, он уже держал наготове бумажный носовой платок. Она высморкалась.
Он с улыбкой смотрел на нее. Соня заставила себя улыбнуться ему в ответ.
— Похоже, здесь мне оставаться больше нельзя.
Он молчал, но в его улыбке появилось сожаление.
— И вернуться назад — тоже.
— Почему?
— Может, тогда я и смогла бы там остаться. Но вернуться сейчас туда — нет, это мне не под силу.
После обеда Соня услышала, как кто-то кашляет в римской бане. Она не видела, чтобы кто-то туда входил, и решила заглянуть внутрь. Там, на гранитной ступеньке, сидел господин Казутт. Небритый и голый. В раскаленном воздухе стоял крепкий запах алкоголя. Увидев Соню, Казутт встал.
— Господин Казутт?..
Он стоял перед ней, худой, с круглой спиной и впалой грудью. Его стеклянные глаза влажно блестели, зубы были оскалены.
— Теперь вы поняли, чего стоит ее любезность? — произнес он, тяжело дыша.
— Вам здесь нельзя находиться.
— Здесь может находиться каждый, кто купил входной билет.
— Это вредно для вашего кровообращения. Вы же выпили.
— Это вредно для отеля… Для его репутации… Труп ночного портье в римской бане… Дохлый портье, уволенный с работы! Это не пойдет ей на пользу…
Казутт опять сел и вызывающе уставился на Соню. Та сходила в комнату для персонала и привела Мануэля. Но тому тоже не удалось убедить пьяного портье покинуть баню. Не успел Мануэль прибегнуть к силе, как дверь распахнулась и на пороге появилась фрау Феликс. Протянув Казутту полотенце, она спокойно произнесла:
— Всё, закончили процедуру.
Казутт встал, обмотал полотенцем бедра и вышел. В коридоре стояла фрау профессор Куммер в ядовито-зеленом купальнике. Ее дряблая кожа была похожа на плиссированную ткань.