Милитариум. Мир на грани (сборник)
Шрифт:
Помимо крупных картин, в мастерской было множество рисунков – на газетных обрывках, на стенах, даже на потолке ютились пляшущие человечки, живые иллюстрации к знаменитому рассказу Артура Конан Дойля.
Я пробыл в гостях у Виттона порядка двух часов. Он ничем меня не угостил (и, похоже, в его доме толком ничего съестного и не было) и бурно рассказывал о своем творчестве, поясняя скрытый смысл той или иной пары черных человечков. Про белую сторону он говорить не хотел.
Потом я ушел. Не могу сказать, что мне хотелось пообщаться с Виттоном подольше. Он оказался не столь интересным экземпляром, каким обещал быть изначально, даже более того – скучным. Его отравленный морфием разум, будучи еще более или менее
Прошлое же Виттона было более объемным и трагическим. Правда, оно начиналось лишь в 1916 году, в каком-то из крошечных столкновений на Западном фронте, когда немцы применили фосген против французских отрядов, и Виттон попал под эту страшную атаку. Тяжелая травма легких привела к продолжительной коме, во время которой нарушилась иннервация отдельных частей тела – Виттон больше никогда не чувствовал правую ногу, а пальцы на руках у него дрожали, и он мог их контролировать, только успокоив расшатанные нервы с помощью очередной дозы алкоголя. Он дышал с присвистом, прихрамывал, не мог бегать, а поднимаясь по лестнице, останавливался через каждые две-три ступеньки. Это было его прошлое – хромое, изувеченное, проведенное в госпиталях, в жалких каморках под самыми парижскими крышами, на улицах, в прокуренных художественных салонах и – в заведениях для душевнобольных.
Впрочем, в первый раз его, совершенно неадекватного, напавшего на женщину в булочной, забрали лишь в 1923 году. Его увезли в полицейский участок, там пытались протрезвить, но его невменяемость явно выходила за рамки обычного алкогольного или наркотического отравления, и так Пьер Виттон стал постоянным пациентом госпиталя Святой Анны в четырнадцатом округе Парижа. Я имел доступ в больничную структуру, хотя и вел в основном частную практику – и однажды попытался навестить Виттона, но он не захотел со мной разговаривать.
Он сидел в отдельной комнате и рисовал. Ему не хватало бумаги – ему предоставили, кажется, около двадцати листов, но он заполнил их белыми человечками буквально за сутки, и тогда кто-то из сердобольных врачей принес ему пачку газет. Он замалевывал газеты красным фоном и рисовал поверх – всё те же чудовищные, похожие друг на друга фигуры живых скелетов с витиеватыми, лишенными костей и суставов конечностями. Черную краску ему не привезли, или он сам не просил. Во всех картинах использовался только красный и белый цвет.
Я посмотрел на него через зарешеченное окно, попытался завязать разговор, но Пьер только посмотрел на меня невидящими глазами и продолжил малевать. Если я не ошибаюсь, шел март 1924 года.
К тому времени я уже женился на Марии. Она была беременна – на шестом месяце, – мы обзавелись собственной квартирой в городе, довольно просторной и в хорошем районе, моя практика росла, а на подъезде появилась золоченая табличка с моей фамилией и часами приема. В принципе, Пьер Виттон для меня ничего не значил – случайное знакомство, случайный пациент. Я и думать забыл, что некогда хотел встретиться с самим Жоржем Виттоном и узнать, не связан ли Пьер с этой славной фамилией.
Я не стремился к знанию, но оно само меня нашло. Круг моих пациентов постепенно становился всё богаче и значительнее, и через некоторое время я стал практически завсегдатаем различных приемов в высшем свете. Особенно их любила моя супруга. Родив в начале 1925 года розовощекого крепыша, она не располнела, как иные дамы, но расцвела новой, полнокровной красотой и женственностью –
На одном из светских приемов, в конце 1929 года, я познакомился – совершенно случайно – с Гастоном-Луи Виттоном, наследником чемоданной империи Loius Vuitton. Гастону-Луи было тогда сорок шесть лет, а его отцу и главе компании Жоржу Виттону – семьдесят пять. Гастон был деловым, крепким и уверенным в себе человеком, лучшего наследника для себя Жорж воспитать, наверное, не мог. В принципе, Жорж практически отошел от дел, и его сын выполнял обязанности, так сказать, регента при немощном короле.
Начав разговор с сумок и биографии легендарного деда Гастона-Луи, я задал ему само собой разумеющийся вопрос – не является ли Пьер Виттон его родственником. Гастон-Луи помрачнел, но рассказал мне практически всё, потому что надеялся, что с новыми знаниями я, психиатр, тем более знающий Пьера, сумею помочь последнему, если тот, конечно, примет помощь.
Узнал я следующее. У Жоржа Виттона было три сына – старший Гастон-Луи и два младших – близнецы Жан и Пьер. Гастон-Луи унаследовал отцовские способности к бизнесу, а Жан и Пьер переняли другое – технический склад ума и умение складывать детали в механизмы. Еще в 1877 году Жорж придумал, как построить помесь вертолета и автожира, но так и не воплотил его в железе – он слишком опередил свое время. И конструкцию автожира, и принцип его работы оформил на полвека позже блестящий испанский авиаконструктор Хуан де ла Сиерва.
Для Жоржа это было лишь занимательное хобби – в принципе, во второй половине XIX века человек знал, что подняться в небо иначе как на воздушном шаре (а чуть позже – дирижабле) невозможно. Но вот молодость Пьера и Жана пришлась на расцвет авиации, ее первые, неуверенные, но такие большие шаги. И в 1908 году они построили вертолет. Интересно, что еще раньше для того, чтобы принять участие в скачках, Пьер подделал свои документы, изменив год рождения, и потому официально был на пять лет старше брата, хотя реально – на две минуты моложе. В общем, близнецы создали удивительную машину и при помощи отца представили ее сперва на Франко-Британской выставке в Лондоне, а затем на Первом парижском авиасалоне 1909 года. У вертолета была пирамидальная рама и два винта с четырьмя лопастями каждый; винты вращались в разные стороны, чтобы компенсировать момент – в те годы такая конструкция казалась совершенно безумной.
Конечно, вертолет так и не полетел. Они даже не установили на него двигатель, начав проектировать новую машину к следующему авиасалону. И в 1910 году Виттоны привезли на выставку сразу два аппарата – самолет и вторую генерацию вертолета, уже с двигателем. Сейчас, глядя на эти конструкции, я смеюсь. Но с другой стороны, в те времена никто толком не знал, какая именно система будет эффективнее прочих. Братья Райт ставили на одну карту, Сантос-Дюмон на другую, а Блерио – на третью, и все эти карты в какой-то области оказывались козырными.