Миллениум. Тетралогия.
Шрифт:
— Правильно. Раз вы запомнили мое имя, то вы были куда бодрее, чем я думал.
— Так это ты извлекал пулю?
— Верно.
— Ты можешь рассказать мне, как обстоят мои дела? Я ни от кого не могу добиться разумного ответа.
Он вернулся к кровати и посмотрел ей в глаза.
— Тебе повезло. Тебе стреляли в голову, но, похоже, не повредили ни одну жизненно важную область. В данный момент существует риск кровоизлияния в мозг, поэтому мы и хотим подержать тебя в неподвижности. У тебя в теле присутствует инфекция, похоже, попавшая через рану на плече. Если нам не удастся подавить
— У меня могут образоваться какие-то повреждения мозга?
Он посомневался, а потом кивнул.
— Да, такой риск имеется. Однако все признаки указывают на то, что все будет хорошо. Кроме того, существует возможность, что у тебя в мозгу образуются рубцы, которые могут создать проблемы, например, разовьется эпилепсия или какая-нибудь другая напасть. Но, честно говоря, это из области теории. На сегодня все выглядит хорошо, ты поправляешься. Если же в процессе излечения возникнут проблемы, тогда нам придется с ними разбираться. Я ответил достаточно четко?
Она кивнула.
— Сколько времени мне придется так пролежать?
— Ты имеешь в виду — в больнице? Пройдет, во всяком случае, недели две, прежде чем мы тебя выпустим.
— Нет, я имею в виду — через какое время я смогу вставать, ходить и передвигаться?
— Не знаю. Это будет зависеть от того, как пойдет процесс заживления ран. Но мы сможем приступить к какой-либо форме физиотерапии не раньше чем через две недели.
Она долго серьезно смотрела на него.
— У тебя, случайно, нет сигареты? — спросила она.
Андерс Юнассон засмеялся и помотал головой.
— Сожалею. Курить здесь запрещено. Но я могу устроить, чтобы тебе дали никотиновый пластырь или никотиновую жевательную резинку.
Она немного подумала и кивнула, потом снова посмотрела на него.
— Как дела со старым подлецом?
— С кем? Ты имеешь в виду…
— С тем, кто поступил одновременно со мной.
— Похоже, вы с ним не дружите. Да ничего. Опасности для жизни нет, он вообще-то уже разгуливает на костылях. Чисто физически ему досталось сильнее, чем тебе, и у него очень болезненная рана лица. Если я правильно понял, ты огрела его топором по голове.
— Он пытался меня убить, — тихо сказала Лисбет Саландер.
— Звучит неважно. Мне надо идти. Хочешь, чтобы я еще пришел тебя навестить?
Лисбет Саландер немного подумала, потом кратко кивнула. Когда за ним закрылась дверь, она задумчиво уставилась в потолок. Залаченко дали костыли — вот и источник звука, который она слышала ночью.
Юнаса Сандберга, как самого молодого, отправили организовывать ланч. Он вернулся с суши и легким пивом и начал выставлять еду на стол для совещаний. Эверт Гульберг ощутил прилив тоски по прежним временам — тогда все происходило так же, если какая-нибудь операция вступала в критическую фазу и работа шла круглые сутки.
Отмеченная им разница заключалась, пожалуй, лишь в том, что в его время никому бы не пришла в голову нелепая идея заказывать на ланч сырую рыбу. Ему
Обсуждение продолжилось и за едой. Они добрались до того момента, когда следовало подвести итоги и определить, какие требуется принимать меры. Затягивать с принятием решений было нельзя.
— Я совсем не знал Залаченко, — сказал Ваденшё. — Что он за человек тогда был?
— Вероятно, он и сейчас такой, — ответил Гульберг. — Страшно умный, с почти фотографической памятью на детали. Однако, на мой взгляд, он грязная свинья и, пожалуй, немного сумасшедший.
— Юнас, ты ведь вчера с ним встречался. Какое у тебя создалось впечатление? — спросил Ваденшё.
Юнас Сандберг перестал есть.
— У него все под контролем. Я уже рассказывал о его ультиматуме. Либо мы каким-то волшебным образом устраиваем так, что все будет шито-крыто, либо он заложит «Секцию».
— Как, черт подери, он думает, мы можем замять то, что непрерывно обсасывается СМИ? — поинтересовался Георг Нюстрём.
— Речь идет не о том, что в наших силах, а что нет. Ему просто нужна возможность держать нас под контролем, — сказал Гульберг.
— Как вы оцениваете ситуацию? Он выполнит свою угрозу? Действительно расскажет все СМИ? — спросил Ваденшё.
— Это предсказать почти невозможно, — неторопливо проговорил Гульберг. — Залаченко не бросается пустыми угрозами, он поступит так, как ему будет выгоднее. В этом отношении он предсказуем. Если он сможет извлечь пользу из разговора со СМИ… чтобы добиться амнистии или уменьшения наказания, он на это пойдет. Или если почувствует, что его предали, и захочет отомстить.
— Невзирая на последствия?
— Именно невзирая на последствия. Ему важно показать, что он сильнее нас.
— Но ведь даже если Залаченко заговорит, еще не факт, что ему поверят. Они не смогут ничего доказать без нашего архива, а он этого адреса не знает.
— Тебе хочется рискнуть? Предположим, что Залаченко заговорит. А кто заговорит следом? Что мы будем делать, если его слова подтвердит Бьёрк? А еще есть Клинтон, который прикован к диализному аппарату… Что произойдет, если он ударится в религию и ожесточится против всех и вся? А что, если ему захочется покаяться в грехах? Уж поверь мне, если кто-нибудь начнет говорить, то «Секции» конец.
— Тогда… что же нам делать?
За столом воцарилось молчание. Первым продолжил рассуждать Гульберг.
— Проблема состоит из нескольких частей. Во-первых, надо прикинуть, каковы будут последствия, если Залаченко заговорит. На наши головы обрушится вся проклятая конституционная Швеция. Нас уничтожат. Думаю, многих сотрудников «Секции» ждет тюрьма.
— Юридически наша деятельность легальна, мы ведь работаем по поручению правительства.
— Не болтай чепухи, — сказал Гульберг. — Ты не хуже меня знаешь, что туманно сформулированная бумага, написанная в середине шестидесятых годов, сегодня ничего не стоит. Думаю, никому из нас не хотелось бы точно узнать, что произойдет, если Залаченко заговорит.