Миллениум. Тетралогия.
Шрифт:
— Хм.
— А этот Фасте… можно ли вернуть его на работу? Он кажется подходящим человеком для проверки подозрений в отношении Саландер.
— Я понимаю вашу мысль, — сказал Ваденшё. — Следовательно, надо заставить Экстрёма разделить эти два дела. Однако это предполагает, что мы можем влиять на Экстрёма.
— Тут особых проблем возникнуть вроде бы не должно, — ответил Гульберг, покосившись на Нюстрёма.
Тот кивнул:
— Экстрёма я могу взять на себя. Думаю, он только и мечтает забыть обо всем, что касается Залаченко. Он отдал отчет Бьёрка по первому же требованию ГПУ/Без и уже заявил,
— Что ты собираешься предпринять? — с подозрением спросил Ваденшё.
— Дайте мне разработать сценарий, — ответил Нюстрём. — Полагаю, мы просто-напросто аккуратно объясним ему, как он должен действовать, если не хочет, чтобы его карьера резко оборвалась.
— Серьезную проблему представляет третья часть, — сказал Гульберг. — Полиция ведь обнаружила расследование Бьёрка не собственноручно… она получила его от какого-то журналиста. А СМИ, как вы все понимаете, в нашем случае — это проблема. «Миллениум».
Нюстрём открыл свой блокнот.
— Микаэль Блумквист, — произнес он.
Все сидевшие за столом слышали о деле крупного афериста Ханса Эрика Веннерстрёма, и имя Микаэля Блумквиста было им знакомо.
— Даг Свенссон — журналист, которого убили, работал в «Миллениуме». Он собирал материал о траффикинге и в результате вышел на Залаченко. Труп Свенссона обнаружил именно Микаэль Блумквист. Кроме того, он знаком с Лисбет Саландер и все время верил в ее невиновность.
— Откуда, черт возьми, он может знать дочь Залаченко… это кажется слишком невероятной случайностью.
— Мы не думаем, что это случайность, — сказал Ваденшё. — А считаем, что Саландер является чем-то вроде связующего звена между всеми ними. Каким именно образом, нам пока неясно, но это единственное разумное предположение.
Гульберг молча начертил у себя в блокноте несколько концентрических окружностей, потом наконец поднял взгляд.
— Мне необходимо немного над этим поразмыслить. Пойду прогуляюсь. Встретимся снова через час.
Прогулка заняла у Гульберга не час, как он оговорил, а почти четыре часа. Погуляв минут десять, он нашел кафе, где подавали кофе во множестве самых невероятных видов, заказал чашку самого обычного черного кофе и уселся за угловой столик возле входа. Он напряженно думал, пытаясь разобраться в разных аспектах проблемы, и периодически записывал отдельные слова в ежедневник.
Через полтора часа у него начал вырисовываться план.
Назвать хорошим план было нельзя, но, перебрав все возможности, Гульберг пришел к выводу, что проблема требует принятия решительных мер.
Людские ресурсы, к счастью, имелись, и план был выполним.
Гульберг поднялся, нашел телефон-автомат и позвонил Ваденшё.
— Нам придется еще немного отложить встречу, — сообщил он. — Мне необходимо сделать одно дело. Мы можем собраться в четырнадцать ноль-ноль?
Затем Гульберг дошел до площади Стуреплан и остановил такси. Вообще-то скудная пенсия госслужащего не позволяла ему так роскошествовать, но, с другой стороны, он пребывал в том возрасте, когда уже не имело смысла копить деньги на какие-нибудь безумства. Шоферу он назвал адрес в районе Бромма.
Когда
— Добрый день. Мне нужен Фредрик Клинтон.
— Кто его спрашивает?
— Старый коллега.
Женщина кивнула и проводила его в гостиную, где медленно поднимался с дивана Фредрик Клинтон. Ему было всего шестьдесят восемь лет, но выглядел он значительно старше — сказался диабет и проблемы с сосудами.
— Гульберг, — удивленно произнес Клинтон.
Два старых шпиона долго рассматривали друг друга, потом крепко обнялись.
— Я уже не думал, что когда-нибудь тебя снова увижу, — сказал Клинтон. — Полагаю, тебя выманило вот это.
Он указал на первую страницу вечерней газеты с фотографией Рональда Нидермана и заголовком «Убийцу полицейского ищут в Дании».
— Как ты себя чувствуешь? — поинтересовался Гульберг.
— Я болен.
— Вижу.
— Если мне не пересадят почку, я скоро умру. А вероятность получения новой почки крайне мала.
Гульберг кивнул.
Женщина подошла к дверям гостиной и спросила, не угостить ли Гульберга чем-нибудь.
— Кофе, пожалуйста, — ответил тот и поинтересовался у Клинтона, когда та ушла: — Кто эта женщина?
— Моя дочь.
Гульберг кивнул. Несмотря на тесное сотрудничество в течение долгих лет работы в «Секции», в свободное время почти никто из коллег друг с другом не общался. Гульберг в мельчайших подробностях знал черты характера сотрудников, их сильные и слабые стороны, но имел лишь смутное представление об их семьях. Клинтон был, пожалуй, самым близким его соратником в течение двадцати лет. Гульберг знал, что Клинтон состоял в браке и имеет детей, однако имена дочери и бывшей жены или как Клинтон обычно проводит отпуск, ему известно не было — словно бы все, находившееся вне «Секции», считалось закрытой темой и обсуждению не подлежало.
— Что тебе надо? — спросил Клинтон.
— Мне бы хотелось знать, какого ты мнения о Ваденшё.
Клинтон покачал головой:
— Я ни во что не вмешиваюсь.
— Я спрашиваю не об этом. Ты знаешь его, он ведь проработал с тобой десять лет.
Клинтон вновь покачал головой:
— Сегодня «Секцией» руководит он. Мое мнение никакого интереса не представляет.
— Он справляется?
— Он не дурак.
— Но…
— Аналитик. Отлично собирает мозаику. Обладает интуицией. Блестящий администратор, у которого всегда сходится бюджет, да так, как нам и не снилось.
Гульберг кивнул. Самое существенное качество Клинтон не упомянул.
— Ты готов вернуться на службу?
Клинтон посмотрел на Гульберга и долго колебался, прежде чем ответить.
— Эверт… я через день провожу по десять часов при диализном аппарате в больнице. Поднимаясь по лестнице, я почти задыхаюсь. У меня нет сил. Совсем.
— Ты мне нужен. Последняя операция.
— Я не могу.
— Можешь. У тебя будет возможность через день проводить по десять часов на диализе. Вместо того чтобы ходить по лестнице, ты сможешь ездить на лифте. Если потребуется, я устрою так, что тебя будут носить туда и обратно. Мне нужен твой мозг.