Миллениум. Тетралогия.
Шрифт:
— Привет, Арманский. Это Эдклинт. Памятуя приятный ужин, на который ты меня недавно приглашал, мне хотелось бы сделать тебе ответное предложение… нет, я настаиваю. Скажем, около семи?
Лисбет Саландер провела ночь в следственном изоляторе «Крунуберг», в камере площадью примерно четыре на четыре метра. О меблировке нечего было и говорить. Лисбет заснула в течение пяти минут после того, как ее заперли, и, проснувшись в понедельник ранним утром, послушно проделала рекомендованные терапевтом Сальгренской больницы упражнения на растяжки. Потом
В половине девятого ее повели в помещение для допросов, расположенное в другом конце коридора. Конвоиром оказался пожилой лысый дядя небольшого роста, с круглым лицом и очками в роговой оправе. Он держался с ней корректно и добродушно.
Анника Джаннини приветливо поздоровалась с ней, Ханса Фасте Лисбет проигнорировала. Потом она познакомилась с прокурором Рихардом Экстрёмом и последующие полчаса провела, сидя на стуле и неотрывно глядя в одну точку, чуть повыше головы Экстрёма. За все это время она не произнесла ни слова и не шевельнула ни единым мускулом.
В десять часов Экстрём прервал неудавшийся допрос. Он испытывал раздражение, поскольку не сумел добиться от нее ни малейшего отклика. Глядя на тоненькую, кукольного вида девушку, он впервые засомневался: неужели она действительно могла жестоко избить Магге Лундина и Сонни Ниеминена? Разве суд поверит в эту историю даже при наличии убедительных доказательств?
В двенадцать часов Лисбет принесли нехитрый обед, а последующий час она провела за решением в уме уравнений из области сферической астрономии, вспомнив о книге, которую читала двумя годами раньше.
В 14.30 ее снова отвели в помещение для допросов. На этот раз конвоиром оказалась молодая женщина. В комнате никого не было. Лисбет села на стул и продолжила размышлять над одним особенно сложным уравнением.
Через десять минут дверь открылась.
— Здравствуй, Лисбет, — приветливо поздоровался улыбающийся Петер Телеборьян.
Лисбет Саландер оледенела. Части уравнения, которое она выстраивала перед собой в воздухе, рухнули вниз. Она даже услышала, как цифры и знаки зазвенели, ударяясь об пол.
С минуту Петер Телеборьян постоял неподвижно, разглядывая ее, а потом уселся напротив. Она продолжала смотреть в стену.
Через некоторое время она перевела взгляд и посмотрела ему в глаза.
— Мне жаль, что ты попала в такую ситуацию, — сказал Петер Телеборьян. — Я постараюсь помочь тебе всеми возможными способами. Надеюсь, нам удастся установить взаимное доверие.
Лисбет разглядывала его, перемещая взгляд по сантиметру. Взъерошенные волосы. Борода. Маленькая щелка между передними зубами. Тонкие губы. Коричневый пиджак. Расстегнутый ворот рубашки.
— Надеюсь также, что сумею помочь тебе лучше, чем при нашей прошлой встрече, — донесся до нее его мягкий и обманчиво дружелюбный голос.
Он положил перед собой на стол маленький блокнотик и ручку. Лисбет опустила взгляд и посмотрела на ручку. Та представляла собой остроконечную серебристую трубочку.
Анализ последствий.
Лисбет подавила порыв протянуть руку и схватить ручку.
Поискав глазами его левый мизинец, она увидела
В тот раз я была маленькой пугливой девочкой, едва достигшей подросткового возраста. Теперь я взрослая. Я могу убить тебя, когда захочу.
Она уперлась взглядом в точку на стене позади Телеборьяна, подобрала рухнувшие на пол цифры и математические знаки и начала заново выстраивать уравнение.
Доктор Петер Телеборьян разглядывал Лисбет Саландер с непроницаемым выражением лица. Он не стал бы психиатром с международной известностью, если бы не разбирался в людях и не обладал способностью читать чувства и настроения. Телеборьян ощутил, что в комнате повеяло холодом, но истолковал это как знак того, что под внешней невозмутимостью пациентка скрывает страх и стыд. Он счел это позитивным признаком того, что она все-таки реагирует на его присутствие. Его также обрадовало, что ее поведение ничуть не изменилось. В суде она сама подпишет себе приговор.
Перед уходом из «СМП» у Эрики Бергер оставалось последнее дело — сесть и составить служебную записку сотрудникам. Она начала писать, пребывая в растрепанных чувствах, и, вопреки здравому смыслу, у нее получилось аж две страницы формата А4, на которых она объясняла, почему уходит из «СМП», и высказывала свое личное мнение о некоторых людях. Уничтожив весь этот текст, Эрика начала заново, в более деловом тоне.
Петера Фредрикссона она упоминать не стала. В противном случае весь интерес сосредоточился бы на нем, и настоящие причины утонули бы в скандалах на тему сексуальных преследований.
Эрика привела две причины своего ухода. Главным было то, что, предложив урезать зарплаты и бонусы руководителям и владельцам, она натолкнулась на мощное сопротивление. Вместо этого ее вынуждали начать работу в «СМП» с крупного сокращения персонала, что, с ее точки зрения, не только являлось нарушением ранее данных ей обещаний, но и сводило на нет любые попытки в перспективе изменить газету и упрочить ее положение.
Второй причиной было разоблачение Боргшё. Она объяснила, что он распорядился замять эту историю и тем самым нарушить ее долг как журналиста, после чего у нее не оставалось выбора и она сочла себя обязанной покинуть редакцию. В заключение она делала вывод, что проблемы «СМП» заключаются не в персонале, а в руководстве.
Эрика один раз перечитала служебную записку, исправила орфографические ошибки и разослала ее по электронной почте всем сотрудникам концерна. Сделав копию, она отправила ее в журнал «Прессенс тиднинг» и в орган профсоюза «Журналистен». Потом упаковала свой лэптоп и пошла к Андерсу Хольму.
— До свидания, — сказала она.
— До свидания, Бергер. Работать с вами было кошмаром.
Они улыбнулись друг другу.
— У меня осталось последнее дело, — добавила Эрика.
— Какое?