Милорд
Шрифт:
— Создает антураж, а если тебе что-то не нравится — вали отсюда! — раздался из-за полок раздраженный женский голос.
Виктору в первую секунду показалось, что он слышит Веру — словно ему снова восемь лет и он впервые пришел в школьную библиотеку. Воспоминание оказалось неприятным.
Воспоминания Мартина были еще неприятнее, потому что он сразу узнал голос.
У девушки, вышедшей из-за стеллажа, темные, завитые волосы стояли дыбом, а подведенные
— Какого ты здесь забыл?! — ошеломленно прошептала Рита, делая шаг назад, в тень стеллажа. — Ты разве не сидишь в своей развалине, замаливая грешки?!
— Богатейшая папина библиотека кончилась, — растерянно пробормотал он, пытаясь скрыть за язвительностью собственный страх. — Если бы не пожар мне бы, конечно, еще на десять лет хватило…
— Вик, а вот как бы ты на хрен ушел, а? — Рита взяла себя в руки и даже растянула в улыбке подкрашенные серым губы. — Нет, правда. Бери книжки, какие тебе там надо и иди, пожалуйста, отсюда. Или тебе еще надо кого-нибудь убить?
— Нет, я не… Если понадобится — справлюсь без тебя. А ты какого здесь делаешь? Кто тебя пустил книги продавать, ты же даже букварь до конца не дочитала!
Когда-то давно они играли в эту игру каждый день — танец взаимных выпадов и обмен презрительным фырканьем.
Оба были ершистыми и неуклюжими подростками, не заметившими, как вражда переросла в симпатию. И сейчас выпад Виктора был лишь данью этой старой, отгоревшей симпатии.
Мартин, сжав косяк, смотрел на Риту, пытаясь обрадоваться. Но не мог — все потонуло в темноте. Он помнил только, что когда-то был влюблен, но не мог даже вспомнить, что при этом испытывал.
— Я, чтоб ты знал, Маргарита, — фыркнула она. — Никогда бы не подумала, что роль в той проклятой пьеске мне чем-то пригодится.
— А это что, Бегемот? — презрительно скривился он, бросая быстрый взгляд на кота.
— Конечно. И не смей обижать котеечку, — Рита подхватила на руки довольно замурчавшего кота. Виктор почувствовал запах ее духов — все еще дешевая смесь ванили и розы, ничего не изменилось за годы.
— Как… — он хотел спросить «как ты живешь», но не смог. Неожиданное чувство вины сдавило горло. Перед Ритой, перед Мартином и почему-то перед Мари. — Как это… связано с пьесой?
— А ты не знаешь, ко-те-нок? — ядовито усмехнулась Рита. — Мы же теперь знамениты. Тебе что, не слали приглашения на интервью и не звали на работу в театр?
Виктор с трудом вспомнил, что парень, приглядывавший за домом, говорил ему о каких-то письмах, и что несколько раз приходили журналисты, но он, как было велено, отвечал из-за закрытой двери, что скорбит по отцу и не хочет никого видеть.
— Не помню, — соврал он.
— Наш город знаменит теперь двумя историями, — фыркнула Рита, подходя к прилавку. Пока Виктор разглядывал винтажный жакет, черную юбку до колен и черные стрелки на чулках, она легко перегнулась через прилавок и достала две книги в плотной пленочной обертке.
Он взял их, пытаясь разглядеть обложки под упаковкой.
— Надо
— Кажется, ты ей тоже желала смерти, — огрызнулся он, разрезая неподатливую пленку.
— Конечно, желала. И я тут того, искуплением типа занимаюсь — ну знаешь, театр рядом, там пьеса идет… Я иногда туда хожу, — вдруг призналась она. — На спектакли. Виконта… плохо играют. Офелию хорошо, а вот Виконт… неправильный у всех. Он… не любит.
На первой обложке под репродукцией «Офелии» Вотерхауса желтыми буквами значилось: «Восемь венков для девяти Офелий».
— Почему восемь? — растерявшись, он выбрал самый глупый вопрос из всех, что пришли ему на ум.
— Так с одной бабы венок смыло, на берегу потом нашли в куче мусора. Я этот опус наизусть знаю. Режиссер твой, кстати, в тюрьме повесился, ты знал?
— Нет.
Злорадное удовлетворение оказалось поначалу неожиданно ярким — несколько секунд потребовалось Виктору, чтобы сообразить, что Мартин ощутил то же самое.
«Ты разве не должен строить осуждающие рожи и заламывать руки какой я плохой?» — не удержавшись, спросил он.
«У меня было на это достаточно времени», — спокойно ответил Мартин.
Виктор открыл последнюю, девятую главу. С глянцевой страницы широко открытыми глазами на него смотрела мертвая Мари. Она лежала на берегу, и мокрые волосы облепляли плечи, а венок съехал набок. Лицо у нее было растерянным и словно обиженным, несмотря на вырезанную улыбку. Она совсем не была похожа на памятник и на ту женщину, что приходила в школу. Если бы ее увидели среди подростков с таким выражением, наверняка бы решили, что это одна из школьниц, играющих в постановке. В кадр попал носок мужского ботинка, и это вернуло к реальности, словно пощечина — его не должно было быть на фотографии, как помады на салфетке, как лишних складок на рубашке, как…
— У меня этот снимок дома над кроватью висит. Каждое утро на него смотрю, — Рита снова растянула в улыбке серые губы.
— Зачем?
— А разве непонятно? Я ее убить помогла. Только я не могу, как ты, — спрятаться от этого.
Виктор почувствовал, как ладонь обожгло, словно он сжал в кулаке комок иголок — хотелось ударить, сбить с презрительно искривленных губ след только что сказанных слов. Но в следующую секунду он даже не смог вспомнить, чего только что хотел.
— Тебе действительно стыдно?
— Нет. И наказываю я себя в первую очередь за это. Слушай, Вик, а что сделать, чтобы ты эту свою морду паскудную куда-нибудь убрал? Помню, у тебя раньше иногда выражение было — как на иконе старой. Я тебя таким любила.
«Слышишь, Мартин? Она тебя помнит».
«Тем хуже, не так ли?»
Виктор не мог понять, что чувствует Мартин. Он не ощутил ни его радости, ни тоски, когда увидел Риту, и сейчас он был полностью равнодушен к происходящему. И это раздражало сильнее, чем ботинок на фотографии.