Милосердная дорога
Шрифт:
Строки, не несущие в себе перекликающихся словосочетаний, играют роль как бы нервной и дыхательной разрядки. К концу стиха нефункционирующих строк уже почти не остаётся; прихотливый узор звукописи пронизывает всё стихотворение сверху донизу.
Сатирическое стихотворение «Был как все другие…» (1913) — гротескный портрет либерального интеллигента, он «ждёт реформ», «как и все другие либералы, просто так с подругою живёт». О нём после его смерти «заметку тиснет “Речь”» и будет «лития особая, другая и особый либеральный поп». Здесь же болезненная «Чёрная магия», античная реминисценция «Терсит» и напоминающее «Стихи о России» Блока «Пытал на глухом бездорожье…»
Грызёт и скребётся у щели, И точит кору, не спеша, ИИз стихов послереволюционного цикла особо выделяются три стихотворения, наиболее сильные и оригинальные и отразившие в то же время то, что сам Зоргенфрей назвал в «Воспоминаниях о Блоке» «сетованиями обывательского свойства». Таково стихотворение «Над Невой», написанное в бойком раёшном и отчасти даже маршевом ритме, близком «Двенадцати» и иронически контрастирующем с мрачной картиной опустевшего, разрушенного Гражданской войной зимнего Петрограда:
Крест вздымая над колонной, Смотрит ангел окрылённый На забытые дворцы, На разбитые торцы.Затем возникает образ Петра — одновременно библейского и исторического, как символ отречения от прошлого, разрыва с ним. Ритмический перебив окончательно переводит повествование в план фантастического гротеска:
— Что сегодня, гражданин, На обед? Прикреплялись, гражданин. Или нет? — Я сегодня, гражданин. Плохо спал. Душу я на керосин Обменял.В этих стихах происходит синтез трёх стихий, ранее присутствовавших в творчестве Зоргенфрея раздельно: лирической, сатирической и фантастической («Санкт-Петербург»). Появляются и какие-то новые стилистические моменты. Более спокойные эпические тона — в следующем стихотворении, отразившем начало НЭП’а:
Ещё скрежещет старый мир, И мать еще о сыне плачет, И обносившийся жуир Ещё последний смокинг прячет, А уж над сетью невских вод, Где тишь — ни шелеста, ни стука — Всесветным заревом встаёт Всепомрачающая скука. Кривит зевотою уста Трибуна, мечущего громы, В извивах зыбкого хвоста Струится сплетнею знакомой, Пестрит мазками за окном, Где мир, и Врангель, и Антанта, И стынет масляным пятном На бледном лике спекулянта…Последнее стихотворение сборника — «Вот и всё…» — один из вариантов эпитафии самому себе. Другой, неопубликованный — «Умер и иду сейчас за гробом…» — хранится в архиве М. Шкапской. Приведём его здесь:
Умер и иду сейчас за гробом — Сам за гробом собственным иду — То ныряя, лёжа по сугробам, То соображая на ходу — Как теперь свести концы с концами? Тяжела ты, смертная стезя, — Сто мильонов надо бы с чаями, — Даже больше — а не дать нельзя. Трудно умирать нам, бедным людям, Что имел — то обменял давно. Взять аванс под книгу «Все там будем?» Кто же даст покойнику? — Смешно! Дождь-то как по крыше колошматит. Мародеры! Семь мильонов крест! Напишу-ка в «Правду» — пусть прохватят ВсероссийскийИз периода после «Страстной Субботы» нам известно лишь несколько произведений Зоргенфрея. Это — «Воспоминание» — большое по объёму, посвященное безрадостным воспоминаниям детства [43] , шуточное стихотворение «Сид», адресованное собаке, и, наконец, незаконченное стихотворение 1925 года, где, видимо, действует трансформированный пушкинский Герман (оба последних произведения хранятся у вдовы поэта). Приводим его:
Герман
<43
РО ИРЛИ, р. 1, оп. 10, ед. хр. 43.
Это — очень характерные для Зоргенфрея стихи. Чувство бесперспективности, безродности и бездомности, выпадения из времени в какой-то мере пронизывает всю его поэзию. Можно предполагать, что поражение революции 1905 г., с которой он связывал большие надежды, навсегда надломило его, и он уже как-то так и не смог оправиться в дальнейшем, воспринимая всё окружающее в мрачном, пессимистическом, «похоронном» аспекте. И, вместе с тем, Зоргенфрея никогда не покидала вера в лучшее счастливое будущее родины, России, патриотическое чувство стихийной спаянности с нею. В его автобиографии 1924 г. есть такие строки о родине:
«Моему отношению к России больше всего отвечают слова Блока “О Русь моя! Жена моя”. Хочу сказать, что жена моя — Россия. Та, которую любят, не понимая, которой изменяют любя, которая сама изменит и утешится» [44] . В этом, пусть очень субъективном понимании Родины, есть большое оправдание всей деятельности этого не до конца высказавшегося, но честного и искреннего поэта и человека — поэтического спутника Блока.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Первые публикации стихотворений, вошедших в сборник В. Зоргенфрея «Страстная Суббота», П., 1922.
44
В. А. Зоргенфрей, Автобиография, РО ИРЛИ, р. III, ед. хр. 43.
1. Кровь. — прил. к газете «Наша жизнь», 29 июня 1905, № 13.
2. Сентябрь. — «Перевал», 1906, № 1.
3. Мертвым. — «Прометей», 1906, № 1.
4-6. Кладбище. (I–III). — «Золотое руно», 1906, № 5. (с переводом на французский яз. Eshmer-Valdor).
7. «Близко то…» — «Золотое руно», 1907, № 2.
8. «Сердце еще не разбилось…» — «Псковская жизнь», 29. XII 1907, № 8.
В «Страстной Субботе» опущена предпоследняя строфа:
Шумно шептались березы,
Листья роняя в тоске,
Чистые крупные слезы
Влажно блестели в песке.
9. Эпилог. — «Русская мысль», 1908, № 12.
10. «Горестней сердца прибой…» — «Русская мысль», 1917,7–8.
11. Декабрь. — «Записки мечтателей», 1919, № 1.
12. «Приходит как прежде…» — там же.
13. Черная магия, — там же.
14. Над Невой. — «Дом искусств», 1921, № 2.