Милость Келсона
Шрифт:
— Нам прислали почетную охрану, миледи, — мягко сказал он, с такой улыбкой, от которой растаяло бы и сердце ангела. — Это патруль герцога Кассана. Его люди присмотрят, чтобы мы спокойно добрались до Ремута.
Герцог Кассанский… Поскольку и Джаред, и Кевин Мак-Лайны умерли, герцогом теперь должен быть Дункан Мак-Лайн — отец Мак-Лайн, духовник Келсона в течение многих лет… и дальний родственник Аларика Моргана, Дерини. То, что Дункан — тоже Дерини, потрясло Джехану… но, конечно, у нее и в мыслях не было сообщать данный факт кому-либо, не осведомленному об этом. Господь должен обрушить свою месть на Дункана Мак-Лайна — за то, что тот принял духовный сан вопреки тому, что Церковь запретила Дерини вступать в духовные ордена… хотя как Господь
— Да, конечно. Благодарю вас, отец, — пробормотала она.
Она не знала, удалось ли ей, торопливо опустив занавеску, скрыть охватившую ее панику, или нет, — она лишь надеялась, что голос не выдал ее. Ну, вряд ли Амброз так уж проницателен, в конце концов он еще слишком молод, настолько, что годится ей в сыновья.
Но тут же мелькнувшая мысль о ее собственном сыне была ничуть не более утешительна, чем мысль о Мак-Лайне… и Моргане.
Ну, у нее еще будет время подумать о них. Королева на мгновение прижала ладони к губам и, закрыв глаза, вознесла к небу еще одну горячую молитву, прося даровать ей храбрость… и тут же ухватилась за подлокотники, поскольку процессия тронулась с места.
Встреча с ее сыном, Дерини, было не единственной причиной, по которой Джехана страшилась возвращения в Ремут. Возобновление светской жизни, которой, естественно, ожидали от королевы при дворе, пугало ее, потому что она давно отвыкла видеть кого-либо, кроме своих сестер по Сент-Жилю. Хотя за три года уединения она официально так и не приняла обеты, она жила так, как все в общине, молясь ради искупления той ужасной грязи, того зла Дерини, которое, как она знала, она несла в своей душе, ища освобождения от той муки, которую причиняло ей это знание. Ее с самого раннего детства учили, и в семье, и в Церкви, что Дерини были злом, — и она до сих пор не сумела разрешить те противоречия, которые возникли в ее уме, когда она узнала, что и сама принадлежит к проклятой расе. Ее духовные наставники в Сент-Жиле постоянно уверяли ее, что это грех простительный… если вообще можно назвать грехом то, что кто-то использует все свои силы, желая защитить своего ребенка от неминуемой смерти от руки злобного врага… но то, что было внушено в раннем возрасте, продолжало жить в по-детски доверчивой душе Джеханы, и она верила, что греховна.
Страстность ее отрицания собственной крови слегка ослабла за время пребывания королевы в Сент-Жиле — поскольку, оставаясь в уединении, она почти не видела тех, кто мог хотя бы упомянуть о других Дерини; но ее страхи возродились и разгорались все сильнее по мере приближения к Ремуту и к ее сыну — Дерини. Она покинула монастырь лишь ради спасения души Келсона, ведь проклятие его крови сказывалось на других людях… даже его юная невеста не смогла спастись.
Ведь в конечном счете именно поэтому Джехана решила покинуть святое прибежище Сент-Жиля; Келсон, вдовевший уже шесть месяцев, должен был поскорее выбрать новую жену, чтобы обеспечить наследование трона. Джехана представления не имела, каков может быть круг предполагаемых кандидаток — ей достаточно было той идеи, что достойная короля невеста, избранная в соответствии со стандартами Джеханы, может смягчить и утихомирить дурные проявления крови Дерини, текущей в Келсоне. Только в этом крылся шанс заставить Келсона свернуть с того пути, который он, похоже, выбрал, оградить его от дурного влияния других Дерини, состоящих при королевском дворе, и привести его к спасению.
Подкованные копыта коней застучали громче, дорога выровнялась, и Джехана снова раздвинула занавески паланкина — ровно настолько, чтобы выглянуть наружу. Впереди, между фигурами всадников, она заметила знакомые стены замка Ремут, отсвечивающие серебром на весеннем солнце, и дерзко вздымавшиеся к небу и белым облакам башни.
«Белые барашки, — яростно повторяла она в мыслях, борясь с подкатывавшим к горлу комком, — белые
Но детский образ, которому следовало оттолкнуть когти страха, не помогал. Жалкое успокоение, которое она обрела в Сент-Жиле, осталось позади, в королеве вновь проснулись давние чувства — страх за собственную душу, за душу Келсона, страх перед тем, что грозило всему ее миру… но она должна была справиться с этим до того, как встретится с сыном.
А во дворе замка Ремут, на площадке лестницы, ведшей в огромный холл, стоял Келсон, также охваченный трепетом перед тем, что могла принести с собой встреча с матерью. Вместе с ним прибытия королевы ожидали лишь его дядя Нигель, архиепископ Кардиель, и двое младших сыновей Нигеля. Келсон решил, что незачем пугать Джехану большим количеством людей.
— Много времени прошло, — прошептал Келсон дяде, стоявшему справа от него. — Как ты думаешь, какова она теперь?
Нигель, посмотрев на своего царственного племянника, улыбнулся спокойно и благодушно, — однако Келсон знал, что дядя тоже не на шутку опасается возвращения своей родственницы.
— В какой-то мере она наверняка изменилась, — мягко сказал герцог. — Будем надеяться, что это перемены к лучшему. И, видит бог, она обнаружит, что и ты изменился.
— Но ведь не слишком? — удивился Келсон.
Нигель пожал плечами.
— А как ты сам думаешь, Келсон? За время ее отсутствия ты стал мужчиной… если пока оставить в стороне магию. Ты сражался на войне, ты убивал… тебе пришлось принимать очень трудные решения, какие мне уж точно принимать бы не хотелось.
— Ну, это просто дело, — пробормотал Келсон, криво улыбаясь.
— Да, только одни мужчины делают дело лучше, чем другие, — возразил Нигель, — и ты один из таких. Даже сейчас, в канун новой войны, ты держишь в узде личные чувства, — а ведь многие более опытные и зрелые годами люди позволили бы мести разыграться вовсю. Я не уверен, что я смог бы сдержаться и не растерзать Ллюэла прямо там, в соборе, если бы это мою невесту безжалостно убили у меня на глазах.
Келсон отвернулся и принялся яростно вертеть кольцо на мизинце.
— Если бы я владел собой, то прежде всего ее бы просто не убили.
— Ты собираешься снова ворошить это? — сказал Нигель. — Все в прошлом. Да, очень жаль — но как ни укоряй себя, ничего не изменишь. Никто не избавлен от ошибок. Но ты можешь изменить будущее.
— О, да, и моя дорогая, погрязшая в суеверии матушка всемерно поможет мне!
— Она всего лишь твоя мать, Келсон, вот и все! Ты сам не сделал ничего такого, чего бы следовало стыдиться. Если она хочет бичевать себя за грехи, пусть это остается между нею и ее богом. Не проси меня подарить бич тебе, чтобы и ты занялся тем же.
Келсон фыркнул и с недовольным видом сложил руки на груди, потом посмотрел на сторожку у ворот; его глаза уловили какое-то движение в темной аллее. Когда первые всадники кассанского эскорта влетели в ворота, он слегка выпрямился и нервно вцепился в борта своей куртки.
— Милостивый Иисусе, это она… — прошептал он.
Четыре копьеносца из отборных частей Дункана возглавляли скромную процессию; их синие с серебром вымпелы полоскались на концах длинных копий, пледы цветов Мак-Лайна на плечах всадников и на седлах сверкали яркими красками, кони пританцовывали и становились на дыбы, завидя конюшню. За копьеносцами скакал сэр Алан Соммерфильд, закаленный в боях капитан Мак-Лайна, и бок о бок с ним — молодой рыцарь, на белом плаще которого красовались черный корабль и алый полумесяц королей Бремагны. Сразу за ними во двор въехали два конных паланкина; первый везла пара светлых серых коней, и рядом с ним ехал на белом муле молодой монах. За вторым паланкином следовали еще три рыцаря Бремагны и еще четыре копьеносца Кассана.