Милость Келсона
Шрифт:
Тем временем у Моргана появились куда более серьезные основания для тревоги, поскольку Келсон умчался отдавать приказы, чтобы немедленно выступить в поход, а Морган сам погрузился в транс. Он посылал свою мысль к Дункану до тех пор, пока Брендан и оруженосец не явились, чтобы надеть на него латы, он истощил свои силы, выйдя далеко за пределы благоразумия, сидя в одиночестве, неподвижно… однако он не обнаружил ни малейшего следа своего кузена. Священник Дерини был то ли мертв, то ли одурманен наркотиками до полной бессознательности.
— Ты думаешь, он действительно не знает,
— Разумеется, он знает. Он Дерини, не так ли?
Чья-то рука грубо повернула голову Дункана вбок, и перед его глазами появилось расплывающееся лицо Лоуренса Горони, оно казалось перекошенным до непристойности… Горони сидел на табурете у изголовья того ложа, на которое бросили Дункана. Резкое движение вызвало у Дункана сильный приступ головокружения, до тошноты… но это казалось едва ли не приятным по сравнению с болью, терзавшей его ноги.
Дункан был совершенно убежден в том, что Горони уже выдрал все десять ногтей на его ногах, хотя он и сумел насчитать всего семь. Они лежали маленькой кучкой на его обнаженной груди, окровавленные и жалкие. Он их видел в тот момент, когда его пронзила судорога, и голова невольно приподнялась на дернувшейся и сократившейся шее. Ну, насколько он знал Горони, теперь очередь была за ногтями на руках.
Дункан закрыл глаза при этой мысли, и одна его рука непроизвольно шевельнулась, как бы стремясь избежать угрозы, — но далеко ей сдвинуться не удалось, поскольку ее удержали кандалы — их кольца охватывали запястья Дункана. Лодыжки тоже были скованы, и все цепи тянулись от конечностей епископа к вбитым в грязный пол шатра надежным металлическим клиньям, — так что Дункан лежал на спине, распластавшись, как лягушка, и совершенно беспомощный.
«Как святой Андрей, — уныло подумал Дункан, пытаясь при помощи мыслей о чем-нибудь другом отстраниться от боли в собственном теле. — Он страдал, как страдал наш Господь, только он был прибит к соленому кресту».
Дункан, по крайней мере, лежал на какой-то тряпке на земле, а не висел на кресте. Да он и не думал, что его собираются распять. Если не случится никакого чуда, Лорис почти наверняка будет убивать его не спеша, — и уж конечно, ненавидящий всех Дерини архиепископ ни за что не допустит, чтобы еретический священник Дерини удостоился чести умереть такой же смертью, какой умер сам Христос, или хотя бы кто-то из его святых апостолов.
Нет, Лорис изобретет что-нибудь другое, куда более страшное, унижающее умирающего Дерини Дункана Мак-Лайна и медленно уничтожающее его сознание, — ведь еретик Мак-Лайн осмелился принять сан священника и даже епископа, сознательно выказав неповиновение тем законам, которым служил Лорис. Он и Горони уже всячески пытались добиться от Дункана признания в совершении каких-нибудь практик и обрядов, святотатственных и извращенных с точки зрения священного сана, возложенного на него, разнообразя эти вопросы более практическими — о том, где сейчас может находиться Келсон.
Сейчас Лорис просматривал протоколы допросов по обеим темам; он вместе с писцом, тщательно фиксировавшим каждое произнесенное во время допросов слово, изучал ответы Дункана.
Но это совсем не значило, что он действительно может хоть как-то облегчить свое положение, — он не мог даже ослабить железные оковы. Мераша полностью блокировала его возможности, — и сделала их совершенно недосягаемыми для него, точно так же, как цепи на руках и ногах лишили его тело физической свободы.
Троица, захватившая его в плен, тоже отлично знала, как долго действует мераша. И как только эффект первой дозы начал понемногу ослабевать, снизившись до почти терпимого для Дункана уровня, Горони влил в него новую порцию, — причем на этот раз Дункан был не в состоянии оказать даже самого слабого сопротивления.
Однако доза была совсем невелика, поскольку враги явно отлично знали, что порция побольше либо погрузит Дункана в долгий глубокий сон, либо просто убьет его, — то есть в любом случае он станет недосягаем для пытки; но этой дозы было вполне достаточно, чтобы держать Дункана в состоянии полного подчинения разрушающей силе наркотика. Пустой желудок Дункана оживился при этом новом вторжении, и чувство самосохранения заставило его не выбросить питье, а наоборот, принять и усвоить, — и тут Дункан поймал себя на том, что гадает: а откуда, собственно, Горони набрался таких точных и обширных знаний о действии мераши? Но, впрочем, у подобных истязателей, из века в век занимавшихся своим делом, конечно же, были свои особые источники сведений…
Сейчас его главный мучитель поигрывал одним из своих инструментов, предназначенных для пытки, — он вертел в руках окровавленные клещи, которыми уже обработал ноги Дункана, рассматривая в скудном свете фонаря, стоявшего в шатре, красные пятна на металле. Лорис увидел, что Дункан наблюдает за Горони и его игрушкой, и склонился над пленным священником с видом полного дружелюбия.
— Ты, знаешь ли, уж слишком неразумно себя ведешь, — промурлыкал он, и облачко его тонких седых волос, освещенное мерцающим светом, сделало его похожим на мрачного мстительного ангела, когда он осторожно и почти нежно отвел со лба Дункана мокрые от пота волосы. — Тебе стоит только признаться в своей ереси, и я тут же дарую тебе ту самую быструю и безболезненную смерть, которой ты так желаешь.
— Я совсем не желаю смерти, — прохрипел Дункан, отводя глаза от Лориса. — Это вовсе не то, к чему я стремлюсь, и ты отлично это знаешь. Я ни за что не рискну навлечь проклятие на свою душу тем, что начну сам искать смерти, — от каких бы страданий ни избавилось при этом мое тело.
Лорис задумчиво кивнул и повернул одно из колец на своих пальцах. Это был перстень Истелина, как с легким изумлением заметил Дункан, и тут же понял, что страстно молится о том, чтобы сила святого Камбера проявила себя через этот перстень, как это случалось в прошлом, и поразила непристойно самоуверенного Лориса — и это вовсе не запятнало бы святого Камбера!