Милый ангел

Маккалоу Колин

— А по-моему, тебе следует поднапрячься и сохранить жилье в Доме, — заметила я, пока мы переходили Оксфорд-стрит. — Во-первых, на новом месте тебе не разместить и двадцатой доли книг, а во-вторых, ты уже слишком взрослая, чтобы жить среди смешливых и безголовых девчонок. Пэппи, они же просто младенцы!

Ох, как неудачно я выбрала слово! Но Пэппи пропустила его мимо ушей.

— Наверное, я смогу снять что-нибудь среднее между сараем и коттеджем в Стоктоне, — сообщила она. — Там и буду держать книги и коротать свободные дни.

Я услышала только одно

слово — Стоктон.

— В Стоктоне? — ахнула я.

— Да, я подала заявление на место сестры в Стоктонской психиатрической больнице.

— Господи, Пэппи, как ты могла?! — выкрикнула я, останавливаясь возле больницы Винни. — Работа в психиатричке — это каторга, всем известно, что сестры и врачи там безумнее пациентов, а Стоктон — всем дырам дыра! Там повсюду песчаные дюны до самого устья Хантера, а компания помешанных, недоразвитых и уродов сведет тебя с ума!

— Надеюсь, наоборот, исцелит, — ответила она.

Да, этого и следовало ожидать. Особенно от Пэппи. Католикам легко: они могут отречься от мира, покрыть голову и уйти в монастырь. А что делать всем остальным? Ответ прост: надеть шапочку медсестры и устроиться на работу в психушку Стоктон, откуда даже до Ньюкасла сто миль, а парома невозможно дождаться. Пэппи решила искупить грехи единственным доступным ей способом.

— Я тебя понимаю, — выговорила я, и мы продолжили путь.

Когда мы вошли в Дом, в прихожей нас встретила миссис Дельвеккио-Шварц.

— О, вас-то мне и надо! — заявила она взволнованно и тревожно и тут же подавила смешок.

Этот смешок мигом успокоил меня: значит, с Фло все в порядке. Если бы что-то случилось с малышкой, ее матери было бы не до смеха.

— А что такое?

— Да Гарольд, — ответила миссис Дельвеккио-Шварц. — Ты не посмотришь его, Харриет?

Меньше всего мне хотелось видеть Гарольда, но просьба носила явно медицинский характер. Во врачебных вопросах наша домовладелица ставила меня неизмеримо выше Пэппи.

— Конечно. Что с ним? — спросила я, пока мы поднимались наверх.

Миссис Дельвеккио-Шварц зажала рот ладонью, сдавленно хохотнула и вдруг разразилась гоготом, в изнеможении помахивая рукой.

— Знаю, принцесса, тут нет ничего смешного, но это же умора! — отсмеявшись, заговорила она. — Ничего смешнее не слыхивала! Ох, не могу! Обхо-хочешься! — И ее снова одолел приступ смеха.

— Да прекратите вы! — прикрикнула я. — Что случилось с Гарольдом?

— Писать не может! — корчась от смеха, выкрикнула хозяйка.

— Что-что?

— Говорю, не писает он! Не может! Ох, умора!

Ее смех был настолько заразительным, что я с трудом удерживалась от улыбки.

— Бедный Гарольд. И давно это случилось?

— Не знаю, принцесса. — Она утерла глаза подолом, демонстрируя розовые панталоны чуть ли не до колен. — Я слышала только, что в последнее время он из уборной не вылезает. Я уж думала, у него запор — все свое держит в себе. Джим и Боб жаловались на него, Клаус тоже, Тоби просто бегал в нижнюю уборную. Я твердила Гарольду: прими английские соли, крушину или еще что-нибудь, а он

воротил нос. С тех пор сколько дней прошло! А сегодня он забыл запереть дверь уборной, и я вломилась туда, чтобы не заставлял людей ждать. — С подступающим приступом смеха она успешно справилась. — Гляжу — стоит перед толчком, трясет свой старый стручок и ревет так, что сердце разрывается. А ведь всегда такой был чистюля — ни дать ни взять старая дева. Надо же, писать разучился! — И она снова затряслась от хохота.

Мне хватило объяснений.

— Ладно, хотите смеяться — смейтесь, а я иду к Гарольду. — И я вошла к нему в комнату.

Я очутилась в этой комнате впервые. Как и ее хозяин, все вокруг было тусклым, опрятным и невыносимо скучным. На полке над камином стояла фотография в серебряной рамке, на ней надменная старуха презрительно щурила глаза. По обе стороны от снимка в одинаковых вазах красовались букетики. Сколько книг! «Красавчик Жест», «Алый первоцвет», «Узник Зенды», «Разрушители плотин», «Деревянная лошадка», «Граф Монте-Кристо», «Стержень», «Тени былого», «Ученики Харроу». Все романы Хорнблоуэра. Невероятная коллекция сорвиголов, рыцарей в сверкающих доспехах и романтических фантазий, которые приелись мне к двенадцати годам.

Улыбнувшись, я поздоровалась с Гарольдом. Бедолага сидел, скорчившись, на узкой койке. Услышав мой голос, он поднял взгляд налитых болью глаз. Когда он понял, кто пришел, боль сменилась яростью.

— Ты ей проболталась! — закричал он на миссис Дельвеккио-Шварц, стоящую в дверях. — Как ты могла?

— Гарольд, я работаю в больнице, поэтому миссис Дельвеккио-Шварц обратилась ко мне. Я пришла, чтобы помочь вам, и давайте без глупостей, хорошо? Вы не можете мочиться, верно?

Его лицо исказилось, он прикрыл живот обеими руками, согнул спину и мелко задрожал, раскачиваясь из стороны в сторону. Потом наконец кивнул.

— И давно это продолжается?

— Три недели, — простонал он.

— Три! Ох, Гарольд, почему же вы молчали? Почему не сходили к врачу?

В ответ он разрыдался. Плотина рухнула, но источник слез иссяк: из его глаз, как из выжатого лимона, выкатилось лишь несколько мутных слезинок.

Я повернулась к Пэппи:

— Надо немедленно везти его в Винни.

Несмотря на боль, Гарольд взвился как кобра.

— Не поеду в Сент-Винсент! Там католики!

— Тогда мы доставим вас в Сиднейскую больницу, — решила я. — Как только вам вставят катетер, станет гораздо легче. Еще будете удивляться, почему так долго мучили себя!

Представив себе Гарольда с катетером, миссис Дельвеккио-Шварц снова прыснула и зажала рот ладонью. Я обратилась к ней:

— Может, выйдете пока отсюда? И займитесь делом! Найдите старые полотенца на случай, если ему понадобятся в дороге, а потом вызовите такси. Живее!

Советуя Гарольду не бояться, но придерживая его с двух сторон, мы с Пэппи поставили его на ноги. От боли он не мог распрямиться и все держался обеими руками за низ живота. К тому времени, как мы доползли до прихожей, у дома уже ждало такси.