Милый друг - английский и русский параллельные тексты

Мопассан Ги Де

Then the town appeared on the right bank, slightly veiled in the morning mist, but with rays of sunlight falling on its roofs; its thousand squat or pointed spires, light, fragile-looking, wrought like gigantic jewels; its round or square towers topped with heraldic crowns; its belfries; the numerous Gothic summits of its churches, overtopped by the sharp spire of the cathedral, that surprising spike of bronze--strange, ugly, and out of all proportion, the tallest in the world.	На правом берегу реки из дымки утреннего тумана вставал город с позлащенными солнцем кровлями и множеством остроконечных и приплюснутых, хрупких и отшлифованных, словно гигантские драгоценные камни, воздушных колоколен, круглых четырехугольных башен, увенчанных геральдическими коронами, шпилей и звонниц, а надо всем этим готическим лесом верхушек церквей взметнулась острая соборная игла, изумительная бронзовая игла, до странности уродливая и несоразмерная, высочайшая в мире.
Facing it, on the other side of the river, rose the factory chimneys of the suburb of Saint Serves--tall, round, and broadening at their summit.	Напротив, на том берегу реки, возносились тонкие, круглые, расширявшиеся кверху заводские трубы далеко раскинувшегося предместья Сен-Север.
More numerous than their sister spires, they reared even in the distant country, their tall brick columns, and vomited into the blue sky their black and coaly breath.	Длинные кирпичные колоннады этих труб, еще более многочисленных, чем их сестры -колокольни, обдавая голубое небо черным от угля дыханием, терялись вдали среди простора полей.
Highest of all, as high as the second of the summits reared by human labor, the pyramid of Cheops, almost level with its proud companion the cathedral spire, the great steam-pump of La Foudre seemed the queen of the busy, smoking factories, as the other was the queen of the sacred edifices.	Выше всех взлетевшая труба, такая же высокая, как пирамида Хеопса (это второе по высоте творение человеческих рук), и почти равная своей горделивой подруге - соборной игле, исполинская водонапорная башня "Молнии" казалась царицей трудолюбивого, вечно дымящего племени заводов, а ее соседка - царицей островерхого скопища храмов.
Further on, beyond the workmen's town, stretched a forest of pines, and the Seine, having passed between the two divisions of the city, continued its way, skirting a tall rolling slope, wooded at the summit, and showing here and there its bare bone of white stone. Then the river disappeared on the horizon, after again describing a long sweeping curve.	За рабочей окраиной тянулся сосновый лес. И Сена, пройдя между старым и новым городом, продолжала свой путь, подмывая крутой, покрытый лесом извилистый берег и местами обнажая его каменный белый костяк, а затем, еще раз описав громадный полукруг, исчезала вдали.
Ships could be seen ascending and descending the stream, towed by tugs as big as flies and belching forth thick smoke.	Вверх и вниз по течению шли пароходы величиною с муху и, выхаркивая густой дым, тащили на буксире баржи.
Islands were stretched along the water in a line, one close to the other, or with wide intervals between them, like the unequal beads of a verdant rosary.	Островки, распластавшиеся на воде, то составляли непрерывную цепь, то, словно неодинакового размера бусинки зеленоватых четок, держались один от другого на большом расстоянии.
The driver waited until the travelers' ecstasies were over.	Кучер ждал, когда его пассажиры кончат восхищаться.
He knew from experience the duration of the admiration of all the breed of tourists.	Он знал по опыту, сколько времени длится восторг у туристов разных сословий.
But when he started again Duroy suddenly caught sight of two old people advancing towards them some hundreds of yards further on, and jumped out, exclaiming:	Как только они тронулись в путь, Дюруа на расстоянии нескольких сот метров увидел двух стариков, двигавшихся навстречу, и, выскочив из экипажа, крикнул:

"There they are.	– Это они!
I recognize them."	Я их узнал!
There were two country-folk, a man and a woman, walking with irregular steps, rolling in their gait, and sometimes knocking their shoulders together.	Двое крестьян, мужчина и женщина, шли неровным шагом, покачиваясь и по временам задевая друг друга плечом.
The man was short and strongly built, high colored and inclined to stoutness, but powerful, despite his years. The woman was tall, spare, bent, careworn, the real hard-working country-woman who has toiled afield from childhood, and has never had time to amuse herself, while her husband has been joking and drinking with the customers.	Мужчина был низенький, коренастый, краснощекий, пузатый, - несмотря на свой возраст, он казался здоровяком; женщина -высокая, сухощавая, сгорбленная, печальная, настоящая деревенская труженица, которую сызмала заставляли работать и которая никогда не смеялась, тогда как муж ее вечно балагурил, выпивая с посетителями.
Madeleine had also alighted from the carriage, and she watched these two poor creatures coming towards them with a pain at her heart, a sadness she had not anticipated.	У Мадлены, неожиданно для нее, мучительно сжалось сердце, когда она, тоже выйдя из экипажа, взглянула на эти два жалких создания.
They had not recognized their son in this fine gentleman and would never have guessed this handsome lady in the light dress to be their daughter-in-law.	Они не узнали своего сына в этом важном господине, и никогда не пришло бы им в голову, что эта нарядная дама в белом платье - их сноха.
They were walking on quickly and in silence to meet their long-looked-for boy, without noticing these city folk followed by their carriage.	Быстро и молча двигались они навстречу долгожданному сыну, не глядя на этих горожан, за которыми ехал экипаж.
They passed by when George, who was laughing, cried out:	Они чуть было не прошли мимо.
"Good-day, Daddy Duroy!"	– Здорово, папаша Дюруа! – смеясь, крикнул Жорж.
They both stopped short, amazed at first, then stupefied with surprise.	Оба остановились как вкопанные, остолбенев, оторопев.
The old woman recovered herself first, and stammered, without advancing a step:	Старуха опомнилась первая и, не двигаясь с места, пробормотала:
"Is't thou, boy?"	– Это ты, сынок?
The young fellow answered: "Yes, it is I, mother," and stepping up to her, kissed her on both cheeks with a son's hearty smack.	– Ну да, а то кто же, мамаша Дюруа! – ответил Жорж и, подойдя к ней, поцеловал ее в обе щеки крепким сыновним поцелуем.
Then he rubbed noses with his father, who had taken off his cap, a very tall, black silk cap, made Rouen fashion, like those worn by cattle dealers.	Затем потерся щеками о щеки отца, снявшего свою руанскую фуражку, черную шелковую, очень высокую, похожую на те, какие носят прасолы.
Then George said: "This is my wife," and the two country people looked at Madeleine.	– Это моя жена, - объявил Жорж. Крестьяне взглянули на Мадлену.
They looked at her as one looks at a phenomenon, with an uneasy fear, united in the father with a species of approving satisfaction, in the mother with a kind of jealous enmity.	Они смотрели на нее, как на чудо, со страхом и беспокойством, причем у старика к этому сложному чувству примешивалось еще что-то вроде удовлетворения и одобрения, а у старухи -ревнивая неприязнь.

The man, who was of a joyous nature and inspired by a loveliness born of sweet cider and alcohol, grew bolder, and asked, with a twinkle in the corner of his eyes:	Старик, жизнерадостный от природы, да к тому же еще повеселевший от выпитой водки и сладкого сидра, расхрабрился и, хитро подмигнув, спросил:
"I may kiss her all the same?"	– А поцеловать-то ее все-таки можно?
"Certainly," replied his son, and Madeleine, ill at ease, held out both cheeks to the sounding smacks of the rustic, who then wiped his lips with the back of his hand.	– Сколько хочешь, - ответил сын. Мадлене, и без того чувствовавшей себя не в своей тарелке, пришлось подставить старику щеки, и тот по-деревенски звонко чмокнул ее и вытер губы тыльной стороной руки.
The old woman, in her turn, kissed her daughter-in-law with a hostile reserve.	Старуха тоже поцеловала ее, но это был сдержанный в своей враждебности поцелуй.
No, this was not the daughter-in-law of her dreams; the plump, fresh housewife, rosy-cheeked as an apple, and round as a brood mare.	Нет, не о такой невестке мечтала она: ей рисовалась дородная, пышущая здоровьем девушка с фермы, румяная, как яблочко, и упитанная, как племенная кобыла.
She looked like a hussy, the fine lady with her furbelows and her musk.	А эта дамочка с ее оборками и запахом мускуса смахивала на потаскушку.
For the old girl all perfumes were musk.	Дело в том, что, по мнению старухи, духи всегда отзывали мускусом.
They set out again, walking behind the carriage which bore the trunk of the newly-wedded pair.	Все пошли за экипажем, который вез чемодан молодых супругов.
The old fellow took his son by the arm, and keeping him a little in the rear of the others, asked with interest:	Старик взял сына под руку и, замедлив шаг, с любопытством спросил:
"Well, how goes business, lad?"	– Ну, как дела?
"Pretty fair."	– На что лучше!
"So much the better.	– Молодец, молодец!
Has thy wife any money?"	А сколько взял за женой?
"Forty thousand francs," answered George.	– Сорок тысяч франков, - ответил Жорж.
His father gave vent to an admiring whistle, and could only murmur,	Старик присвистнул от восторга.
"Dang it!" so overcome was he by the mention of the sum.	– Ух ты, черт! – только и мог проговорить он, до того потрясла его сумма.
Then he added, in a tone of serious conviction:	Затем добавил важно и уверенно:
"Dang it all, she's a fine woman!"	– Красавица, что и говорить!
For he found her to his taste, and he had passed for a good judge in his day.	Она и в самом деле пришлась ему по вкусу. А ведь в свое время он по этой части слыл знатоком.
Madeleine and her mother-in-law were walking side by side without exchanging a word.	Мадлена со своей свекровью молча шли рядом.
The two men rejoined them.	Мужчины догнали их.

They reached the village, a little roadside village formed of half-a-score houses on each side of the highway, cottages and farm buildings, the former of brick and the latter of clay, these covered with thatch and those with slates.	Они уже подходили к деревне - крошечной деревушке, расположенной по обочинам дороги, -десять домов слева, десять домов справа: тут были дома, построенные на городской лад, и обыкновенные хибарки, кирпичные и глиняные, крытые соломой и крытые шифером.
Father Duroy's tavern, "The Bellevue," a bit of a house consisting of a ground floor and a garret, stood at the beginning of the village to the left.	На краю деревни с левой стороны стоял одноэтажный домишко с чердаком: это и было заведение старика Дюруа - "Красивый вид".
A pine branch above the door indicated, in ancient fashion, that thirsty folk could enter.	Сосновая ветка, по старинному обычаю прибитая над дверью, указывала, что жаждущие могут войти.
The things were laid for lunch, in the common room of the tavern, on two tables placed together and covered with two napkins.	Завтрак был приготовлен в зале на двух сдвинутых столах, накрытых двумя небольшими скатертями.
A neighbor, come in to help to serve the lunch, bowed low on seeing such a fine lady appear; and then, recognizing George, exclaimed:	Соседка, помогавшая по хозяйству, увидев нарядную даму, низко поклонилась, затем, узнав Жоржа, воскликнула:
"Good Lord! is that the youngster?"	– Господи Исусе, это ты, малый?
He replied gayly: "Yes, it is I, Mother Brulin," and kissed her as he had kissed his father and mother.	– Да, это я, мамаша Брюлен! – весело ответил он и поцеловал ее так же, как перед этим целовал отца и мать.
Then turning to his wife, he said:	Затем он обратился к жене:
"Come into our room and take your hat off."	– Пойдем в нашу комнату, там есть куда положить шляпу.
He ushered her through a door to the right into a cold-looking room with tiled floor, white-washed walls, and a bed with white cotton curtains.	Через дверь направо он провел ее в прохладную комнату с каменным полом - комнату, сверкавшую белизной, так как стены ее были выбелены известью, а над кроватью висел коленкоровый полог.
A crucifix above a holy-water stoup, and two colored pictures, one representing Paul and Virginia under a blue palm tree, and the other Napoleon the First on a yellow horse, were the only ornaments of this clean and dispiriting apartment.	Распятие над кропильницей и две олеографии, изображавшие Поля и Виргинию[27] под синей пальмой и Наполеона I на рыжем коне, составляли единственное украшение этой чистой и скучной комнаты.
As soon as they were alone he kissed Madeleine, saying:	Как только они остались одни, Жорж поцеловал Мадлену.
"Thanks, Made.	– Здравствуй, Мад.
I am glad to see the old folks again.	Я рад повидать стариков.
When one is in Paris one does not think about it; but when one meets again, it gives one pleasure all the same."	В Париже о них не думаешь, а побывать у них все-таки приятно.
But his father, thumbing the partition with his fist, cried out:	Но в перегородку уже стучал кулаком отец:
"Come along, come along, the soup is ready," and they had to sit down to table.	– Скорей, скорей, суп на столе! Пришлось идти в залу.

It was a long, countrified repast, with a succession of ill-assorted dishes, a sausage after a leg of mutton, and an omelette after a sausage.	Начался завтрак, по-деревенски долгий завтрак, меню которого было весьма неискусно составлено: после баранины подали колбасу, после колбасы - яичницу.
Father Duroy, excited by cider and some glasses of wine, turned on the tap of his choicest jokes--those he reserved for great occasions of festivity, smutty adventures that had happened, as he maintained, to friends of his.	Сидр и несколько стаканов вина привели старика Дюруа в веселое настроение, и он открыл фонтан красноречия: сыпал шутками, которые приберегал для больших праздников, рассказывал неприличные, сальные анекдоты, будто бы случившиеся с его друзьями.
George, who knew all these stories, laughed, nevertheless, intoxicated by his native air, seized on by the innate love of one's birthplace and of spots familiar from childhood, by all the sensations and recollections once more renewed, by all the objects of yore seen again once more; by trifles, such as the mark of a knife on a door, a broken chair recalling some pretty event, the smell of the soil, the breath of the neighboring forest, the odors of the dwelling, the gutter, the dunghill.	Жорж знал их наизусть, но все же смеялся -смеялся оттого, что его опьянял воздух родных полей, оттого, что в нем снова заговорила любовь к родному краю, к знакомым с детства местам, ко всякой вещи, ко всякой мелочи, при виде которой в нем оживали прежние чувства и воспоминания прошлого: это могла быть зарубка на двери, треногий стул, напоминавший о каком-нибудь незначительном происшествии, благоухание земли, сильный аромат смолы и деревьев, которым дышал ближний лес, запах жилья, запах стоячей воды, запах навоза.
Mother Duroy did not speak, but remained sad and grim, watching her daughter-in-law out of the corner of her eye, with hatred awakened in her heart--the hatred of an old toiler, an old rustic with fingers worn and limbs bent by hard work--for the city madame, who inspired her with the repulsion of an accursed creature, an impure being, created for idleness and sin.	Старуха Дюруа, по-прежнему суровая и печальная, все время молчала и с ненавистью поглядывала на свою невестку, да и ничего, кроме ненависти, старая труженица с мозолистыми руками, крестьянка, чье тело было изуродовано непосильной работой, и не могла питать к этой горожанке, производившей на нее отталкивающее впечатление - впечатление чего-то нечистого, порочного, зачумленного, - казавшейся ей олицетворением праздности и греха.
She kept getting up every moment to fetch the dishes or fill the glasses with cider, sharp and yellow from the decanter, or sweet, red, and frothing from the bottles, the corks of which popped like those of ginger beer.	Она поминутно вставала, чтобы подать какое-нибудь блюдо, подлить в стаканы желтого кислого вина из графина или сладкого пенистого рыжего сидра, точно газированный лимонад вышибавшего из бутылок пробки.
Madeleine scarcely ate or spoke. She wore her wonted smile upon her lips, but it was a sad and resigned one.	Мадлена была грустна; она ничего не ела, ни с кем не разговаривала; с уст ее, как всегда, не сходила улыбка, но в этой улыбке сквозила теперь унылая покорность.
She was downcast.	Она была разочарована, удручена.
Why?	Чем?
She had wanted to come.	Ведь ей самой хотелось сюда.
She had not been unaware that she was going among country folk--poor country folk.	Для нее не составляло тайны, что она едет к крестьянам, к простым крестьянам.
What had she fancied them to be--she, who did not usually dream?	Зачем же она идеализировала их, - она, которая никогда никого не идеализировала?
Did she know herself?	Впрочем, разве она это сознавала?

Do not women always hope for something that is not?	Женщины всегда ждут чего-то иного, не того, что существует в действительности!
Had she fancied them more poetical?	Быть может, издали они представлялись ей более поэтичными?
No; but perhaps better informed, more noble, more affectionate, more ornamental.	Поэтичными - нет, но, пожалуй, более возвышенными, более благородными, более радушными, более живописными.
Yet she did not want them high-bred, like those in novels.	Вместе с тем она вовсе не желала, чтобы они были такими же благовоспитанными, как в романах.
Whence came it, then, that they shocked her by a thousand trifling, imperceptible details, by a thousand indefinable coarsenesses, by their very nature as rustics, by their words, their gestures, and their mirth?	Почему же ее коробил теперь каждый пустяк, малейшая грубость, их мужицкие ухватки, их слова, движения, смех?
She recalled her own mother, of whom she never spoke to anyone--a governess, brought up at Saint Denis--seduced, and died from poverty and grief when she, Madeleine, was twelve years old.	Она вспомнила свою мать, о которой она никогда никому не говорила, - гувернантку, получившую образование в Сен-Дени, соблазненную кем-то и умершую от нищеты и горя, когда Мадлене было двенадцать лет.
An unknown hand had had her brought up.	Какой-то неизвестный человек дал Мадлене образование.
Her father, no doubt.	Наверно, ее отец?
Who was he?	Кто он был?
She did not exactly know, although she had vague suspicions.	Этого она так и не узнала, хотя кое о чем смутно догадывалась.
The lunch still dragged on.	Конца завтраку не предвиделось.
Customers were now coming in and shaking hands with the father, uttering exclamations of wonderment on seeing his son, and slyly winking as they scanned the young wife out of the corner of their eye, which was as much as to say:	Стали заходить посетители, - они здоровались со стариком Дюруа, ахали при виде Жоржа и, поглядев искоса на молодую женщину, лукаво подмигивали, как бы говоря:
"Hang it all, she's not a duffer, George Duroy's wife."	"Ай да Жорж Дюруа, молодчина! Какую жену себе подцепил!"
Others, less intimate, sat down at the wooden tables, calling for	Другие, малознакомые, садились за деревянные столы, кричали:
"A pot,"	"Литр!",
"A jugful,"	"Кружку!",
"Two brandies,"	"Две рюмки коньяку!",
"A raspail," and began to play at dominoes, noisily rattling the little bits of black and white bone.	"Стакан рапайля!" - и, громко стуча белыми и черными костяшками, принимались играть в домино.

Mother Duroy kept passing to and fro, serving the customers, with her melancholy air, taking money, and wiping the tables with the corner of her blue apron.	Старуха Дюруа то и дело входила и уходила, с унылым видом обслуживала посетителей, получала с них деньги и концом синего передника вытирала столы.
The smoke of clay pipes and sou cigars filled the room.	Комнату наполнял дым от глиняных трубок и дешевых сигар.
Madeleine began to cough, and said:	Мадлена закашлялась.
"Suppose we go out; I cannot stand it."	– Не выйти ли нам? Я больше не могу.
They had not quite finished, and old Duroy was annoyed at this.	Но завтрак еще не кончился. Старик Дюруа выразил неудовольствие.
Then she got up and went and sat on a chair outside the door, while her father-in-law and her husband were finishing their coffee and their nip of brandy.	Тогда она вышла из-за стола и, решив подождать, пока мужчины выпьют кофе с коньяком, села на стул у входной двери.
George soon rejoined her.	Немного погодя Жорж подошел к ней.
"Shall we stroll down as far as the Seine?" said he.	– Хочешь, сбежим к Сене? – предложил он.
She consented with pleasure, saying: "Oh, yes; let us go."	– Да, да! Пойдем, - с радостью согласилась она.
They descended the slope, hired a boat at Croisset, and passed the rest of the afternoon drowsily moored under the willows alongside an island, soothed to slumber by the soft spring weather, and rocked by the wavelets of the river.	Они спустились с горы и наняли в Круассе лодку. Охваченные истомой, они провели остаток дня возле островка, под сенью ив, где их пригревало ласковое весеннее солнце и убаюкивала легкая зыбь.
Then they went back at nightfall.	Когда стемнело, они вернулись домой.
The evening's repast, eaten by the light of a tallow candle, was still more painful for Madeleine than that of the morning.	Ужин при свете сальной свечи показался Мадлене еще более тягостным, чем завтрак.
Father Duroy, who was half drunk, no longer spoke.	Старик Дюруа захмелел и все время молчал.
The mother maintained her dogged manner.	Мать сидела с надутым лицом.
The wretched light cast upon the gray walls the shadows of heads with enormous noses and exaggerated movements.	На серых, слабо освещенных стенах колыхались носатые тени, делавшие какие-то странные, несоразмерные движения.
A great hand was seen to raise a pitchfork to a mouth opening like a dragon's maw whenever any one of them, turning a little, presented a profile to the yellow, flickering flame.	Стоило кому-нибудь повернуться в профиль к дрожащему желтому пламени свечки, и на стене мгновенно вырастала гигантская рука, подносила ко рту вилку, похожую на вилы, и вслед за тем, словно пасть чудовища, раскрывался рот.
As soon as dinner was over, Madeleine drew her husband out of the house, in order not to stay in this gloomy room, always reeking with an acrid smell of old pipes and spilt liquor.	Как только ужин кончился, Мадлена, чтобы не оставаться в этой мрачной комнате, где вечно стоял едкий запах табачного дыма и пролитых напитков, увела мужа на воздух.
As soon as they were outside, he said: "You are tired of it already."	– Вот ты и заскучала, - когда они вышли, заметил Жорж.
She began to protest, but he stopped her, saying:	Она хотела возразить, но он продолжал:
"No, I saw it very plainly.	– Нет. Я все вижу.

If you like, we will leave to-morrow."	Если хочешь, мы завтра же уедем отсюда.
"Very well," she murmured.	– Да. Хочу, - прошептала она.
They strolled gently onward.	Они медленно шли вперед.
It was a mild night, the deep, all-embracing shadow of which seemed filled with faint murmurings, rustlings, and breathings.	Ласкающая, теплая, безбрежная ночная тьма была полна легких шорохов, шелестов, вздохов.
They had entered a narrow path, overshadowed by tall trees, and running between two belts of underwood of impenetrable blackness.	Они шли по узкой просеке под высокими деревьями, между двумя стенами леса, окутанными непроницаемым мраком.
"Where are we?" asked she.	– Где мы? – спросила она.
"In the forest," he replied.	– В лесу, - ответил он.
"Is it a large one?"	– Большой это лес?
"Very large; one of the largest in France."	– Очень большой, один из самых больших во всей Франции.
An odor of earth, trees, and moss--that fresh yet old scent of the woods, made up of the sap of bursting buds and the dead and moldering foliage of the thickets, seemed to linger in the path.	Запах земли, деревьев, мха, запах перегноя, запах почек, набухающих соком, - весь этот древний и свежий аромат лесной глуши, казалось, дремал здесь.
Raising her head, Madeleine could see the stars through the tree-tops; and although no breeze stirred the boughs, she could yet feel around her the vague quivering of this ocean of leaves.	Подняв голову, Мадлена в просветах между деревьями увидела звезды, и, хотя не шевелилась ни одна ветка, она все же улавливала чуть слышный плеск окружавшего ее океана листвы.
A strange thrill shot through her soul and fleeted across her skin--a strange pain gripped her at the heart.	Странная дрожь пробежала по ее телу и отозвалась в душе; сердце сжалось непонятной тоской.
Why, she did not understand.	Отчего? Этого она не могла себе уяснить.
But it seemed to her that she was lost, engulfed, surrounded by perils, abandoned by everyone; alone, alone in the world beneath this living vault quivering there above her.	Но у нее было такое чувство, точно ей со всех сторон грозит опасность, точно она затеряна, всеми покинута, заживо погребена, точно она одна, совсем одна под этим одушевленным сводом, чуть колыхавшимся в вышине.
She murmured: "I am rather frightened. I should like to go back."	– Мне страшно. Вернемся назад, - шепотом сказала Мадлена.
"Well, let us do so."	– Ну что ж, вернемся.
"And--we will leave for Paris to-morrow?"	– А в Париж... мы поедем завтра?
"Yes, to-morrow."	– Да, завтра.
"To-morrow morning?"	– Завтра утром!
"To-morrow morning, if you like."	– Как хочешь, можно и утром.
They returned home.	Они вернулись домой.
The old folks had gone to bed.	Старики уже легли.

She slept badly, continually aroused by all the country sounds so new to her--the cry of the screech owl, the grunting of a pig in a sty adjoining the house, and the noise of a cock who kept on crowing from midnight.	Мадлена плохо спала эту ночь, ее все время будили непривычные деревенские звуки: крик совы, хрюканье борова в хлеву за стеной, пение петуха, горланившего с самой полночи.
She was up and ready to start at daybreak.	С первым лучом зари она была уже на ногах и начала собираться в дорогу.
When George announced to his parents that he was going back they were both astonished; then they understood the origin of his wish.	Когда Жорж объявил родителям о своем отъезде, они сначала опешили, но тут же догадались, чье это желание.
The father merely said:	Старик ограничился вопросом:
"Shall I see you again soon?"	– Увидимся-то мы скоро?
"Yes, in the course of the summer."	– Конечно. Нынешним летом.
"So much the better."	– Ну, ладно.
The old woman growled: "I hope you won't regret what you have done."	– Желаю, чтоб тебе после каяться не пришлось, -буркнула старуха.
He left them two hundred francs as a present to assuage their discontent, and the carriage, which a boy had been sent in quest of, having made its appearance at about ten o'clock, the newly-married couple embraced the old country folk and started off once more.	Чтобы сгладить впечатление, он подарил родителям двести франков. Экипаж, за которым был послан какой-то мальчишка, подали к десяти часам, и, поцеловав стариков, молодые уехали.
As they were descending the hill Duroy began to laugh.	Когда они спускались с горы, Дюруа засмеялся.
"There," he said, "I had warned you.	– Вот, - сказал он, - я тебя предупреждал.
I ought not to have introduced you to Monsieur and Madame du Roy de Cantel, Senior."	Я не должен был знакомить тебя с моими родителями - господином и госпожой Дю Руа де Кантель.
She began to laugh, too, and replied: "I am delighted now.	Мадлена тоже засмеялась. – Теперь я от них в восторге, - возразила она.
They are good folk, whom I am beginning to like very well.	– Они славные люди, и, мне кажется, я буду их очень любить.
I will send them some presents from Paris."	Из Парижа я пришлю им что-нибудь в подарок.
Then she murmured:	И, помолчав, продолжала:
"Du Roy de Cantel, you will see that no one will be astonished at the terms of the notification of our marriage.	– Дю Руа де Кантель... Ты увидишь, что наши пригласительные письма никого не удивят.
We will say that we have been staying for a week with your parents on their estate."	Мы скажем, что прожили неделю в имении у твоих родителей.
And bending towards him she kissed the tip of his moustache, saying:	Прижавшись к нему, она коснулась губами его усов:
"Good morning, George."	– Здравствуй, Жорж!
He replied: "Good morning, Made," as he passed an arm around her waist.	– Здравствуй, Мад, - ответил он и обнял ее за талию.

In the valley below they could see the broad river like a ribbon of silver unrolled beneath the morning sun, the factory chimneys belching forth their clouds of smoke into the sky, and the pointed spires rising above the old town.	Вдали, среди равнины, освещенная утренним солнцем, серебряной лентой изогнулась река, заводские трубы, все до одной, выдыхали в небо угольно-черные облака, а над старым городом вздымались остроконечные колокольни.
X	II
The Du Roys had been back in Paris a couple of days, and the journalist had taken up his old work pending the moment when he should definitely assume Forestier's duties, and give himself wholly up to politics.	Прошло два дня с тех пор, как чета Дю Руа вернулась в столицу, и Жорж уже приступил к исполнению своих обязанностей, втайне надеясь, что его освободят от заведования хроникой и назначат на место Форестье и что тогда он всецело посвятит себя политике.
He was going home that evening to his predecessor's abode to dinner, with a light heart and a keen desire to embrace his wife, whose physical attractions and imperceptible domination exercised a powerful impulse over him.	В этот вечер он в превосходном расположении духа шел домой обедать - туда, где жил когда-то его предшественник, и ему не терпелось как можно скорее поцеловать жену, обаятельная внешность которой действовала на него неотразимо и которая, незаметно для него самого, приобретала над ним большое влияние.
Passing by a florist's at the bottom of the Rue Notre Dame de Lorette, he was struck by the notion of buying a bouquet for Madeleine, and chose a large bunch of half-open roses, a very bundle of perfumed buds.	Проходя мимо цветочницы, стоявшей на углу Нотр-Дам-де-Лорет, он решил купить Мадлене цветов и тут же выбрал огромный букет еще не совсем распустившихся роз, целый сноп душистых бутонов.
At each story of his new staircase he eyed himself complacently in the mirrors, the sight of which continually recalled to him his first visit to the house.	На каждой площадке своей новой лестницы он самодовольно поглядывал на себя в зеркало и все время вспоминал, как он входил в этот дом впервые.
He rang the bell, having forgotten his key, and the same man-servant, whom he had also kept on by his wife's advice, opened the door.	Ключ он забыл дома, и дверь ему отворил все тот же слуга, которого он оставил по совету Мадлены.
"Has your mistress come home?" asked George.	– Госпожа Дю Руа дома? – спросил он.
"Yes, sir."	– Да, сударь.
But on passing through the dining-room he was greatly surprised to find the table laid for three, and the hangings of the drawing-room door being looped up, saw Madeleine arranging in a vase on the mantelpiece a bunch of roses exactly similar to his own.	Проходя через столовую, он, к крайнему своему изумлению, заметил на столе три прибора. Портьера, отделявшая столовую от гостиной, была приподнята, и ему было видно Мадлену; как раз в эту минуту она ставила в вазу на камине букет роз, точь-в-точь такой же, как у него.
He was vexed and displeased; it was as though he had been robbed of his idea, his mark of attention, and all the pleasure he anticipated from it.	Ему стало до того досадно, до того неприятно, словно у него украли идею, лишили удовольствия оказать ей внимание - удовольствия, которое он заранее предвкушал.
"You have invited some one to dinner, then?" he inquired, as he entered the room.	– Ты разве кого-нибудь пригласила? – спросил он, входя.
She answered without turning round, and while continuing to arrange the flowers: "Yes, and no.	– И да и нет, - не оборачиваясь и продолжая возиться с цветами, ответила она.