Милый друг
Шрифт:
Эти жаркие мольбы забавляли ее, и она постепенно уступала ему по одному дню. Но он повторял:
– Завтра… Скажите: завтра…
Наконец она согласилась.
– Хорошо. Завтра. В пять часов.
Глубокий радостный вздох вырвался у него из груди. И между ними завязалась беседа, почти спокойная, точно они лет двадцать были близко знакомы.
Раздался звонок, – оба вздрогнули и поспешили отодвинуться друг от друга.
– Это, наверно, Лорина, – прошептала она.
Девочка вошла и в изумлении
– А, Милый друг! – закричала она.
Г-жа де Марель засмеялась:
– Что? Милый друг? Лорина вас уже окрестила! По-моему, это очень славное прозвище. Я тоже буду вас называть Милым другом!
Он посадил девочку к себе на колени, и ему пришлось играть с ней во все игры, которым он ее научил.
Без двадцати три он распрощался и отправился в редакцию. На лестнице он еще раз шепнул в полуотворенную дверь:
– Завтра. В пять часов.
Г-жа де Марель, лишь по движению его губ догадавшись, что он хотел ей сказать, улыбкой ответила «да» и исчезла.
Покончив с редакционными делами, он стал думать о том, как убрать комнату для приема любовницы, как лучше всего скрыть убожество своего жилья. Ему пришло на ум развесить по cтeнам японские безделушки[43]. За пять франков он купил целую коллекцию миниатюрных вееров, экранчиков, пестрых лоскутов и прикрыл ими наиболее заметные пятна на обоях. На оконные стекла он налепил прозрачные картинки, изображавшие речные суда, стаи птиц на фоне красного неба, разноцветных дам на балконах и вереницы черненьких человечков, бредущих по снежной равнине.
Его каморка, в которой буквально негде было повернуться, скоро стала похожа на разрисованный бумажный фонарь. Довольный эффектом, он весь вечер приклеивал к потолку птиц, вырезанных из остатков цветной бумаги.
Потом лег и заснул под свистки паровозов.
На другой день он вернулся пораньше и принес корзинку пирожных и бутылку мадеры, купленную в бакалейной лавке. Немного погодя ему пришлось еще раз выйти, чтобы раздобыть две тарелки и два стакана. Угощение он поставил на умывальник, прикрыв грязную деревянную доску салфеткой, а таз и кувшин спрятал вниз.
И стал ждать.
Она пришла в четверть шестого и, пораженная пестротою рисунков, от которой рябило в глазах, невольно воскликнула:
– Как у вас хорошо! Только уж очень много народу на лестнице.
Он обнял ее и, задыхаясь от страсти, принялся целовать сквозь вуаль пряди волос, выбившиеся у нее из-под шляпы.
Через полтора часа он проводил ее до стоянки фиакров на Римской улице. Когда она села в экипаж, он шепнул:
– Во вторник, в это же время.
– В это же время, во вторник, – подтвердила она.
Уже стемнело, и она безбоязненно притянула к себе его
– До свидания, Милый друг!
И белая кляча, сдвинув с места ветхий экипаж, затрусила усталой рысцой.
В течение трех недель Дюруа принимал у себя г-жу де Марель каждые два-три дня, иногда утром, иногда вечером.
Как-то днем, когда он поджидал ее, громкие крики на лестнице заставили его подойти к двери. Плакал ребенок. Послышался сердитый мужской голос.
– Вот чертенок, чего он ревет?
– Да эта паскуда, что таскается наверх к журналисту, сшибла с ног нашего Никола на площадке. Я бы этих шлюх на порог не пускала, – не видят, что у них под ногами ребенок!
Дюруа в ужасе отскочил, – до него донеслись торопливые шаги и стремительный шелест платья.
Вслед за тем в дверь, которую он только что запер, постучали. Он отворил, и в комнату вбежала запыхавшаяся, разъяренная г-жа де Марель.
– Ты слышал? – еле выговорила она.
Он сделал вид, что ничего не знает.
– Нет, а что?
– Как они меня оскорбили?
– Кто?
– Негодяи, что живут этажом ниже.
– Да нет! Что такое, скажи?
Вместо ответа она разрыдалась.
Ему пришлось снять с нее шляпу, расшнуровать корсет, уложить ее на кровать и растереть мокрым полотенцем виски. Она задыхалась. Но как только припадок прошел, она дала волю своему гневу.
Она требовала, чтобы он сию же минуту спустился вниз, отколотил их, убил.
– Но ведь это же рабочие, грубый народ, – твердил он. – Подумай, придется подавать в суд, тебя могут узнать, арестовать – и ты погибла. С такими людьми лучше не связываться.
Она заговорила о другом:
– Как же нам быть? Я больше сюда не приду.
– Очень просто, – ответил он, – я перееду на другую квартиру.
– Да… – прошептала она. – Но это долго.
Внезапно у нее мелькнула какая-то мысль.
– Нет-нет, послушай, – сразу успокоившись, заговорила она, – я нашла выход, предоставь все мне, тебе ни о чем не надо заботиться. Завтра утром я пришлю тебе «голубой листочек».[44]
«Голубыми листочками» она называла городские письма-телеграммы.
Теперь она уже улыбалась, в восторге от своей затеи, которой пока не хотела делиться с Дюруа. В этот день она особенно бурно проявляла свою страсть.
Все же, когда она спускалась по лестнице, ноги у нее подкашивались от волнения, и она всей тяжестью опиралась на руку своего возлюбленного.
Они никого не встретили.
Он вставал поздно и на другой день в одиннадцать часов еще лежал в постели, когда почтальон принес ему обещанный «голубой листочек».
Дюруа распечатал его и прочел: