Миниатюрист
Шрифт:
– Мы были еще совсем маленькие, – говорит Марин ни с того ни с сего.
– Что?
– А, неважно.
Нелла вспоминает, как Йохан и Марин дрались в прихожей. Лживые брат и сестра, кормящие друг друга собственными версиями событий, заталкивающие эту ложь друг другу в глотку. «Тебе просто надо было удачно выйти замуж… желательно за богатого… но тебя даже на это не хватило». Почему она спустила ему откровенное вранье, прекрасно зная о его роли в той истории? Зачем нужна правда, которую ты держишь при
– Знаешь, что любит повторять Йохан? – обращается к ней Марин. – «Свобода – что может быть лучше!» – Она разражается смехом, полным презрения. – «Марин, будь свободна! Прутья в клетке – дело твоих рук». Приятно называть себя свободным, зная, что кто-то другой должен будет заплатить за это. Раньше я таких вещей не понимала.
Она убирает руки с живота.
В паузе слышно, как ветер завывает за окном. Нелла подбрасывает в огонь торфа. В отсутствие Отто это ее забота. Она уже привыкла. Откинувшись на спинку стула, она глядит на пламя.
– Вы часто его… навещали? – спрашивает она.
– Разве это было возможно? – Марин смотрит на нее округлившимися глазами.
– Вы… занимались этим, чтобы почувствовать себя свободной?
Марин смотрит на нее долгим взглядом.
– Ты ничего не понимаешь, Петронелла. Ты правда ничего не понимаешь.
Потеряв терпение, Нелла привстает, чтобы потрогать ее живот, но Марин резко подается от нее, точно от раскаленной головешки.
– Он вас по крайней мере любит? – спрашивает Нелла.
Марин отталкивает ее руку.
– Замолчи. Не знаю. Откуда мне знать?
Нелла снова садится, обе молчат. Марин, похоже, вот-вот расплачется, и Нелла протягивает руку, чтобы ее успокоить. Но это неверное решение. Лицо золовки каменеет, челюсти сжимаются, а остекленевший взгляд упирается в камин.
– Ты правда ничего не понимаешь, – повторяет она.
На следующий день уже Марин сидит у окна в комнате Неллы. Она все время ерзает, никак не может обрести покой.
– Тебе бы так. – Она выглядывает что-то за окном. Или кого-то. Может быть, Ганса Меерманса, решившего наведаться под предлогом того, что не решены проблемы с сахаром? – Я как будто постоянно таскаю полную кошелку рыбы.
У нее на коленях лежит раскрытый томик. «Дурочка» Хуфта, ее любимая книжка.
– Отсюда лучше вид, – говорит она после паузы. – Из моего окна ничего толком не видно.
– Марин, что мы будем делать с сахаром?
– Я уже говорила. Слишком поздно. – Она вздыхает, опустив взгляд в книгу. – Петронелла, я хорошо знаю Ганса Меерманса. Он не позволит Лийк… а сама она ни на что не решится.
– Но ведь Йохан…
– С ним все будет в порядке, – успокаивает Марин. – Он кого хочешь уболтает. Как только выйдет из этого состояния, пойдет на
– Ничего он не уладит. Он не в себе.
Образ брата-ловкача не очень-то вяжется с замкнутым человеком, проводящим чуть не целый день в постели, и Марин это хорошо понимает.
– Я думала, вы сделаете все, чтобы защитить Йохана. А Джек? Почему мы не разыскиваем его?
Марин закрывает глаза.
– По-твоему, Петронелла, я должна в моем положении шататься по улицам?
– А если бы я пошла?
Осуждающий взгляд.
– Твоя мать мне бы этого никогда не простила.
– Можно подумать, вам есть до нее дело.
Вздох.
– Сейчас у меня ко всем матерям особое отношение.
Неллу мучает все та же проблема.
– Нам нужна повивальная бабка.
– Нет, – отрезает Марин. – Ни в коем случае.
– Есть закон. Роды должна принимать…
– И что?
– Они в этом разбираются.
– Ты же принимала роды?
– Да, но…
– А что еще говорит закон? Повивальная бабка должна выяснить, кто отец ребенка.
– Понятно.
– Ничего тебе не понятно. Короче, с этим, как и со всем остальным, я справлюсь одна.
Вторжение
Через неделю, четвертого февраля, Нелле исполняется девятнадцать. Более безрадостного дня рождения у нее еще не было. Никто не знает, а если б и знали, никому до этого не было бы дела. Она стащила пирог из буфетной, полагая, что он с яблоками, а он оказался рыбный. Ей хочется плакать от этого унижения: в свой день рождения вместо марципана набивать рот банальным да еще и холодным пирогом с треской и селедкой!
Она поднимается в спальню золовки. Марин крепко спит, такая огромная виолончель под одеялом. Бледное, измученное от слез лицо. С каждым днем она все разрастается под своими юбками, в то время как ее брат как будто съеживается.
Стоя у окна, Нелла старается отвлечься от рыбного привкуса во рту. Хотя вид отсюда и правда не так хорош, как из прежней комнаты Марин, все же можно разглядеть канал, где подтаявший и уже раскалывающийся лед образует темные водяные прогалины, а отдельные куски льда перемещаются, как тарелки с десертом по столешнице.
Сердце ее гложет тоска, и ей вдруг приходит в голову, что было бы хорошо, если бы сегодня ей исполнялось восемь, как легко и беззаботно она чувствовала бы себя. Она оборачивается. Марин уже сидит на кровати, подхватив снизу растущий глобус. Нелла переводит взгляд на лампу-птицу с женским телом, и ей хочется улететь.
Вдруг со стороны набережной раздается характерный лязг. Глянув вниз, Нелла различает красные ленты и поблескивающие ножны, а через минуту начинают барабанить в дверь.
– Кто это? – пугается Марин, защищая живот.